Инстинкты публичного человека взяли своё.
Через двадцать минут я соступил на сушу условно твёрдым шагом и с предельно высоко поднятой головой.
<p>
Перси</p>
<p>
Крепка, как смерть, любовь;</p>
<p>
люта, как преисподняя, ревность;</p>
<p>
стрелы её - стрелы огненные;</p>
<p>
она - пламень...</p>
<p>
Песнь</p>
<p>
</p>
Вообрази унылый пологий берег без травинки и рачка, самое низкое небо - ниже театрального потолка, кучку оборванцев, три женских силуэта поодаль на холмике и в центре - какая-то поленница, на которой простёрт погибший.
Как он красив! Сколько покоя и величия, какая кротость в чертах. Где же сейчас твоя душа, Перси? А вслух к местным:
- Что это вы, сеньоры, собираетесь зарыть останки в песке под прибоем? Лучше уж вывесьте на дубе для воронов и буревестников.
- Мы, - мрачно ответили мне, - предадим покойного огню.
- Что!? Мало того, что человек потонул, так вы его ещё и сжечь хотите!? Давайте в промежутке ему голову отрежем! ... Сожжение! Раньше надо было думать. Теперь уж новых ересей не ждать, да, Перси?
- Он знался с нечистыми, - глухо поясняет кто-то, - Не сожжём - вернётся...
- И то.............
Агнец тихо лежал на своём жертвеннике. Задумчивый ветер перебирал его кудряшки. Мне вспомнилось северное предание о божьем сыне, который был так прекрасен, что все создания на свете поклялись не причинять ему вреда. Смолчал только ничтожный стебелёк, который и стал потом стрелой в руках слепого убийцы. Наверное, над тем погребальным костром было такое же железное небо. Солнце умерло, всё изнывало от горя, и только бог огня зло радовался, предвкушая обладание всем, что осталось от святыни.
Постепенно всё внимание обращалось на высокого гостя, от которого собравшиеся мысленно требовали спича.
Пьетро со своими оцепил на десять шагов вокруг двух бессмертных для их прощания.
- Какого чёрта, Перси!? Проторчать полжизни у моря, спустить все гонорары на наём яхт - и не научиться плавать! Потонуть, как гвоздь! Какая смерть постыдней этой?... Ну и поделом! Пусть сотня или две седых эстетов и фосфорооких дамочек одарят тебя титулом великого поэта, но я едва ли отыщу того, кто назовёт тебя хорошим парнем! Замутить любые отношения и, умыв руки, вознестись на снежную вершину сознания своей непогрешимости! - на это ты был мастер! Ты осудил манфредова орла, а сам не мог отличить магнетизм от гипноза и подобрать рифму к слову "вертлявый"!... Но пять дней я считал тебя самым близким человеком, самым главным в моей жизни... Мне не удалось спасти твоё жалкое тельце, но душу твою я не отпущу так просто!
Я снял с шеи цепочку с твоим крестом и осенил им мертвеца:
- Пусть это золото, некогда согретое сердцем праведника, расплавившись, втечёт в твоё, наполнит его верой, чтоб в новой жизни, какая бы дичь ни взбрела тебе в голову, твоя любовь ко Христу и Его церкви оставалась нерушимой! Чтоб в будущем веке ни друг, ни жена не могли указать на тебя со словами: "Он научил меня сомнению, отлучил меня от Бога"! Чтоб удалились от тебя бесы самодовольства! Ключ на дне - замок на облаках! Никто не снимет этого заклятья!... Разве только тот, кто разберёт хоть строчку в посвящённом мне твоём сонете...
Стоя у изголовья, возложил крест на грудь уходящего, склонился к зеленоватому, как заветренная ветчина, виску, шепча:
- Ну, вот и всё. Прощай, малыш. Не бойся паука. В его жале не яд, а снадобье от твоей болезни.
Долг перед товарищем был исполнен. Теперь мой путь лежал к Мэри.
Она стояла в середине. Справа от неё - Клара, слева - незнакомка в трауре же, смотрящая безучастно. Клара порывалась мне навстречу, но не сделала ни шага, не сказала ни слова. Мэри же бросилась в мои объятия, превращая моё имя в самый горестный всхлип.
- Мэри, - отозвался я проникновенно, мягко прижимая её к себе, - ...наконец-то мы одни.
Она в мгновенно вспыхнувшем бешенстве вырвалась, оттолкнула меня и со всего размаху влепила пощёчину. Я, галантно коснувшись ушибленного места, проговорил:
- Да, теперь красноречие долго ко мне не вернётся.
Сделал несколько несуразно-вычурных жестов и припечатал:
- Я люблю тебя.
Со стороны Клары донеслось что-то нечленораздельно-яростное; её пятно стало таять. Я не отводил глаз от Мэри, кричащей:
- Скольким женщинам ты это говорил!?
- Шести. Ты седьмая.
- Что же ты говорил остальным пятистам!?
- "Да", - и развёл руками.
- А вот такого слова ты не знаешь? - так услышь его от меня: НЕТ!!!