- А я такое пережил этой ночью! Вы не поверите!...
Меня перебило, принуждая перейти на шёпот, детское хныканье.
- Сейчас я не могу вам всего рассказать...
- Вот отличная новость, - буркнул Джеймс.
- Где вы раздобыли бритву? Можно мне будет тоже ею воспользоваться?
- Без проблем. Я закончу через три минуты.
- Я буду в нумере 3. Это по соседству.
- Хорошо.
Третьей числилась комната, где я спал в первую ночь моего пребывания здесь. Дневник, данный мне Альбин, лежал на прежнем месте. Я решил начать читать его с начала.
"Фрэнк с полным невысказанных глупостей ртом, с интеллектуальной похотью в глазах полировал лезвие и косился на меня. "У вас задумчивый вид," - пошутил я. "Да вот, да, думаю, - сознался этот смертный, - Намедни вот ваша светлость прилюдно посетовали, что дескать не могёте быть гениальными круглеи сутки, потому как бы, что тогда вам будет некогда побриться. Так вот как я рассудил: вам всего-то и надо, что самому, стало быть, и делать это. Знамо: вы за чего ни возьмётесь, всё будет в самый раз гениально".
- Ты один так думаешь, или вся команда солидарна? - спросил я.
- Вся, - Фрэнк кивнул столь энергично, что чуть голову с плеч не стряхнул.
- То, что вам не хочется лишний раз пальцем по пальцу ударить, это понятно, но что же будет, если меня за таким занятием обуяют бесы, и я к чертям зарежусь?
- Никуда вы не зарежетесь. У вас вон поёма недописанная лежит.
- Так допишу - и зарежусь.
- Это уж как хочете - значит, судьба ваша такая, да только вам с вашей репетицией надо быть того...
- Чего?
- Тем-и-критичным.
- Это как?
- Всё самому для себя делать. И благотворительностью заниматься.
- А, демократичным?
- Я вроде так и сказал - демокритичным.
- Фрэнк, это замечательное слово. Оно может называть склонность вечно критиковать, то есть обличать демос - народ по-гречески, и - Бог свидетель - это мне присуще, но всё, что касается демократии, тебе следует разучить получше.
- На разучку время надо, а мы занятые вечно. Ваш папаша только два слова знал: в бой и отбой, а вам то чаю, то газету, то пятое-десятое... С вашими-то премудростями вы не только побреетесь - постригётесь сами, с закрытыми глазами. Во как сказанул - в рифму!"
Чего я не знал, до чего не догадывался, о чём не думал, так это о том, как мой Поэт общался с людьми. Воображение рисовала мне его застывшим на утёсе над пропастью водной или воздушной, в крайнем случае, величаво беседующим с другим гением или возлюбленной дамой. Допускал я также, что он иногда приближал к себе людей простодушных и верных, но не искал их понимания, взирал на наивность с трагической высоты своего опыта страстей и раздумий... Но мне отрадно было найти действительный демократизм в его записках и, видимо, в жизни, это обращение со слугами в духе доброй старой Англии и Европы вообще, начиная с комедий Плавта и раннего Шекспира, где раб - всё равно что наперсник, приятель, с которым можно запросто побалагурить. Непременно покажу этот отрывок Стирфорту и скажу ему, снобу, что не гордость за мифических предков, а дружба с простым народом не давала Байрону окончательно провалиться в омут отчаяния.
Но где же он, Джеймс? Прошло не три минуты, а четверть часа.
В нетерпении я вошёл в нумер четвёртый - там не оказалось ни души. Туалетные принадлежности лежали, чистые, на подобающем месте. Только воды не доставало. Я взял кувшин и спустился на кухню, где Альбин уже готовила завтрак, а Джеймс купал ребёнка в самой большой кастрюле. Он что-то говорил, но при моём появлении замолчал и не повернул головы в мою сторону.
- Джеймс, - окликнул я его, - ну, что же вы забыли про своё обещание?
- Я? Я точно сдержал слово и освободил для вас бритву в срок.
- Но я думал, вы её мне занесёте...
- Серьёзно!?
- Могли хотя бы постучать, сказать, что закончили... Я нарочно предупредил вас, где буду ждать.
- Ах, вы меня там ждали? Ну, извините...
Он по-прежнему, а может и больше был нерасположен ко мне, и это вызывало у меня тоскливое недоумение, желание поскорей объясниться, однако присутствие Альбин стесняло меня. Я зачерпнул кувшином воды из кадки и побрёл к себе, но в коридоре второго этажа встретился с Полиной. Она оделась в элегантно и опрятно, красиво забрала волосы.
- Доброе утро, мадемуазель.
- Здравствуйте, сударь. Вы чем-то огорчены?
- Нет, ничего... Я иду умываться... А все уже там...
- Простите, я не запомнила вашего имени.
- Жан...
- Хорошо, буду знать. До встречи.
Я закрылся в своих апартаментах, взял круглое, зеркало намылил лицо, медленно поднял бритву, невольно воображая, как мог бы это делать он...
<p>
XII</p>