- Ах, имя мне легион....... За что мне это?
- Вы неверно оцениваете свою роль. Вы - истец, а не подсудимый.
- ...... Но я знаю, что и сам виновен в чём-то...
- Судить - не вам. Ваше дело - помнить и рассказывать.
- ........ А если в итоге окажется, что я и есть главный преступник?.... Просто я не понял этого сразу... Или... притворился...
- Или готовы взять на себя чужую вину..."
- Гдеона?!!! - вот так, в одно слово крикнул со своей лавки Стирфорт.
- Кто? Альбин?
- Нет! Пресвятая Богородица!
- Наши дамы только что были здесь и недавно вышли, - сухо сообщил я.
- О чем они говорили?
- Альбин жаловалась Полине на свою любовь.
- На меня!?
- Нет, на то, что с ней самой происходит от любви - что в ней просыпается женщина.
Счастливый любовник ничего не сказал на это, проворно оделся и вышел, а я прочёл ещё несколько строк:
"- Вы самый виртуозный льстец из всех, что мне встречались, господин Ван Хелсинг, доктор прелести и лукавства. Подите уж к своему почтенному олимпийцу; оставьте простого и грешного человека в его печали".
<p>
XXII</p>
Солнце уже оторвалось от самого высокого пика; туман рассеялся, и открылись долины, бирюзовые, как море. Мы покидали вершины, ведомые старым охотником; его дочь, молодая мать, тоже шла с нами: она не хотела, чтоб наш младенец голодал. Из благодарности Джеймс нёс на руках своего молочного племянника, Дэниела же, точно заложника, держала Альбин.
Любовники говорили без умолку - о безобразиях, творящихся в британских университетах; о кораблях и погоде на море, о размножении причудливых животных, о том, кому что снилось; об эмансипации женщин, о ядовитых растениях; о местах, где хочется побывать. Джеймс и рассказывал больше, и спрашивал. Казалось даже, что он помолодел года на три, тогда как Альбин будто состарилась и занемогла. Её движения стали медлительны, несмелы, слова - скупы и тихи; глаза померкли. Отдались от неё на три шага её возлюбленный, она наверное, бы пала замертво.
Мне совсем не хотелось уже вмешиваться в их жизнь и чувства. Я лишь немного досадовал на то, что эта женщина готова чуть ли не погибнуть, только не уступить своей природе. Но ведь такова была воля самого близкого ей человека. Не столько собственный каприз, сколько дочерняя верность руководила нашей мятежницей.
- Скажи, Джеймс, - спросила она своего наконец, - неужели тебе действительно было легко любить Эмили, несмотря на её требовательность и непохожесть на тебя?
- Видишь ли, - отвечал Стирфорт, - в светском обществе человеку внушают, что чтить личные интересы, исполнять собственные желания - это эгоизм, то есть самый страшный грех, какой только можно представить, а мне не хотелось грешить (не из страха - из гордости), к тому же, в сущности, у меня и не было никаких особенных желаний; после школьных впечатлений никакое понятие о счастье просто не укладывалось в моей голове ( - Альбин оживилась и закивала - ); всякое новое место вызывало во мне единственный вопрос: "здесь опасно?", и если ответ был отрицательным, претензии исчерпывались. Ввиду всего этого мне было чертовски отрадно только тем и заниматься, что исполнять чужие желания и считать себя если не хорошим, то уж точно не плохим человеком.
Тут Полина попыталась выразить то, что, возможно, волновало Альбин:
- Однако, для женщины такой источник морального удовлетворения невозможен. Женщина, исполняющая все чужие прихоти, теряет уважение людей.
- Я знаю, что это очень модно сейчас - затевать дебаты на тему различий полов, но, лично я не имею к этой теме никакого интереса...
- Да что говорить о женщинах! - остервенело вскричала Альбин, - Это низкие твари, для которых мужчины всегда были и будут лишь средством утоления похоти!
У меня мелькнуло желание возразить, но кто лучше знает женщин, чем одна из них?...
В предгорье проводник и кормилица простились с нами, получив щедрое вознаграждение.
<p>
XXIII</p>
Наконец-то мир камней остался вдали; зелёная цветущая луговина встретила нас ароматом трав, щебетом птиц, жужжанием пчёл и стрекотанием кузнечиков. Я сбежал с дороги и нырнул в заросли душистого подмарника, дрока, злаков, маков, колокольчиков, распластался, растянулся по земле, счастливо, как ребёнок, хохоча к недоумению моих друзей-байронистов.
- Вот бесноватый, - процедила главная из них, а её друг заступился:
- Нет ничего странного в любви к траве. Говорят, её можно сушить, и тогда из неё получается оригинальная подстилка. Крестьяне набивают ею целые специальные сараи.
- Сеновалы! Сено! - закричал я по-русски, - Травушка!
- Мне случалось ночевать в таких.
- И как?
- Одиночку - скверно.
- Но это ведь не в твоих правилах.