вскорости. Но вот прошло уже почти все лето и обещание это все же не приводится в исполнение. Также не двигается дело с возвратом пчел (12-ти ульев), хотя об этом говорил и т. Грядинский и пред. РИКа Борисов. В чем
тут дело и кто и как тормозит здесь предложенный Центром возврат, нам непонятно. Видно только, что дело вперед дальше обещаний не идет. Однако
нам все же хочется сказать Вам, уважаемый Михаил Иванович, что такое пренебрежение местных органов к Вашим указаниям нас весьма удивляет. Кроме того, хочется передать Вам еще и следующие соображения. Вам известны наши
стремления жить и трудиться не только для себя, но и на удовлетворение мирных потребностей всего общества трудящихся. Мы приветствуем оказанное
Вами доверие к искренности нашего свободного коммунального труда. Но невольно у нас встает вопрос: кому и какая теперь польза от того, что нас земледельцев-коммунаров - лишили весной семян пшеницы и через это лишили возможности обсеменить пшеницей приготовленные поля? Мы искренно трудились и хотим трудиться и для себя, и для нужд общества в таком важном и полезном
для всех деле, как посевы хлеба, и вот нас все же лишили возможности посеять пшеницу на благо себе и людям. Правда, мы посеяли на приготовленной земле другие культуры и не дали земле пустовать. Но еще трудно сказать, как удадутся эти посевы. Подсолнухи, мак, гречиха могут пострадать от летних и осенних морозов и не вызреть. А с пшеницей дело было бы здесь верное. И мы хотим сказать, что если наша жизнь и труд достойны доверия в Ваших глазах, то почему бы РИКу все же не вернуть нам отобранный у нас пшеничный семфонд, чтобы хоть не на этот, так на будущий год мы могли бы приложить свой труд в этом для всех полезном и нужном деле? Земля здесь неплохо родит пшеницу,
зачем же ей пустовать и пропадать нашему желанию приложить свой труд к этому важному и общеполезному делу? Так смотрим мы на этот вопрос и нам трудно усвоить смысл того явления, когда трудящихся земледельцев-коммунаров лишают их природного семфонда. Хотелось бы получить и от Вас ясность и по этому вопросу и по вопросу возврата ранее упомянутого имущества. Наши же желания неизменны: трудиться насколько хватает наших сил и возможностей, т.
е. по нашим способностям удовлетворять мирные потребности свои и всего
трудящегося общества. Члены с/х общины-коммуны "Братский Труд" подписи
20/VII 36 г. * * *
ПИСЬМО К А. И. КЛИБАНОВУ
Уважаемый Александр Ильич! ...Я не буду здесь говорить о всей Вашей книге, а остановлюсь на том, что мне ближе и знакомее - главе "Заметки о толстовцах". Про эти заметки никак нельзя сказать, что они написаны "добрым пером". Здесь явно сквозит желание дискредитировать в глазах читателей последователей учения Л. Толстого, да и
самого Толстого. Научный исследователь здесь куда-то уходит, а автор показывает свои коготочки, раньше спрятанные в мягких лапках. Буду делать
свои замечания в том порядке, как они появлялись по мере чтения Вашей статьи. "Коммуны" - почему-то в кавычках. Это были сельскохозяйственные
объединения с уставом коммун и артелей, зарегистрированным в земельных органах, так что даже для Вас это были коммуны без кавычек. ...В 1932 г. в
Сибири в полном расцвете творческих сил жила большая коммуна (даже
несколько) единомышленников Толстого, социальный состав которой был бедняки, cepедняки и вовсе безземельные, устав ее был зарегистрирован в
земельных органах. Коммуна жила открыто, и если бы Вас действительно интересовали научные исследования жизни последователей Толстого, то лучшего
случая Вам не надо бы и искать. Надо было бы посетить, посмотреть, побеседовать с живыми людьми, постараться их понять. Это не было сделано. Теперь этих людей нет и коммун нет... ...Вы пишете как нечто не подлежащее сомнению, что толстовцы превратили в догму идеи социальной пассивности, "непротивления злу", "нравственного совершенствования" и т. д. И еще, что Толстой высказывался против объединения своих единомышленников в секту. Совершенно верно, Толстой был против секты, но и мы, его последователи, никогда не создавали никакой секты. Если нас называют толстовцами, а иногда
и мы сами говорили так, то это вовсе не значит, что мы - секта, что мы скованы какими-то догматами. Мы руководствуемся не догмами, а разумом. Наше понимание жизни совпадает с пониманием Толстого, мы - его единомышленники, а как же рад был Толстой, встречая на пути единомышленника, как дорожил им; и мы дорожили друг другом, но мы - не секта и не партия. Обвинять Толстого
в социальной пассивности могут только люди, не имеющие представления о Толстом или желающие его опорочить. Вряд ли в 19-м я начале 20-го века был в мире человек, так громко, так активно, так бесстрашно откликавшийся на
все больные вопросы своего народа, да и всего мира, как Толстой.
Распространяться об этом не буду: это достаточно отметил Ленин в своих
статьях о Толстом. Да и каждый, познакомившийся с писаниями Толстого, поймет это сам. Может быть, под социальной пассивностью Вы понимаете то,
что Толстой отрицал политическую борьбу и не принял насильственную
революцию? Да, Толстой не соглашался с такой революцией, но, во всяком случае, не потому, что он не желал блага рабочему народу, все его симпатии были на стороне трудящихся, а потому, что знал, что путь насилия не даст народу то, что ему нужно. Он считал насилие недейственным, не достигающим
цели в борьбе за правду и свободу и, главное, противным человеческому
достоинству. ...Когда шла первая мировая война 1914-1918 годов, война
преступная, не нужная народу, миллионы людей всех наций с плачем, проклятьями, но подчинялись своим ничтожным, диким правителям и шли убивать друг друга, и социалисты в том числе, это что, была социальная активность? А в то время во всех странах были люди - единицы, сотни, тысячи, которые
имели мужество открыто, не боясь смерти, сказать в лицо могущественным властителям: "Война нам не нужна, мы не пойдем!" Как по-Вашему, Александр Ильич, эти люди были социально пассивны? Но если бы все люди проявили такую
"пассивность", войны могло бы не быть. Когда в 1914 г. единомышленники
Толстого открыто выступили с воззванием против войны, это тоже была
социальная пассивность? А когда весной 1931 г. сотни единомышленников Толстого снимались с насиженных веками мест с семьями, с малыми детьми, ехали почти без средств в необжитые места Сибири, под открытое небо с одной целью осуществить трудовую жизнь коммуной без "твое" и "мое", на основе взаимной помощи, равенства, без насилия - это тоже социальная пассивность? А если целая огромная страна Индия, не беря оружия в руки, смогла свергнуть
многовековой гнет сильнейшей империалистической державы, это тоже социальная пассивность? И вообще-то говоря, такие понятия, как социальная активность, наука, прогресс, техника, труд даже, еще ничего не говорят, если к ним не добавлено, в какую сторону они направлены - на благо людей или во вред. Теперь о пресловутом непротивлении... Этим Толстой выражал свой протест, возмущение царствовавшим принципом насилия. Насилие положено в основу общественной жизни людей. Насилием одни люди заставляют других работать на себя. Насилием родители "воспитывают" детей и т. д.; и так это въелось в сознание людей, что когда человек говорит простую и ясную истину
о том, что людям, если они считают себя разумными существами, надо отказаться от насилия во всей своей жизни, надо положить в основу уважение к каждому человеку, разум, свободу, а не кулак, то это кажется дико. Под непротивлением надо понимать не какой-то догмат, а такое духовное состояние человека, его сознания, когда он считает для себя невозможным применять к людям кулак и убийство. Ганди называл это - ненасилие. Насилие в настоящее
время еще держится, но уже полностью дискредитировано. Ничего оно не
достигает на пути людей к более нравственной, справедливой жизни...