В окрестностях Хилл-Энда находились не только крупные шахты. Здешняя земля была сплошь изрыта словно кроличьими норами, из которых выбирали песок и промывали его в близлежащих ручьях. В таких норах работали по одному, по двое. Ямы, в которых работали старатели-европейцы, имеют четырехугольную форму. Но в Хилл-Энде сплошь попадаются круглые, похожие на колодцы ямы, в которых работали китайцы, также привлеченные сюда золотой лихорадкой. В свое время их было здесь полторы тысячи — одни мужчины. У них был свой китайский театр, игорный дом, курильня опиума. И кладбище в Лунной долине, где набожные участники траурных церемоний оставляли на могилах жертвоприношения в виде пищи и рисовой водки. Но отнюдь не набожная австралийская голытьба, прячась за деревьями, дожидалась удаления траурной процессии, чтобы потом славно закусить и выпить.
Китайцы работали как одержимые, но им никогда не удавалось заработать столько денег, чтобы привезти из далекого Китая своих женщин. Может быть, их участки были бедны золотом или опиум и азартные игры поглощали большую часть их сбережений? Во всяком случае, они так и состарились здесь, а потом от их колонии осталось только кладбище. Много-много лет спустя в Хилл-Энд прибыл элегантно одетый китаец и заявил, что души китайцев никогда не обретут покоя за пределами Китая и что для них наступило время вернуться домой. Он со всей тщательностью взялся за работу — выкопал кости, каждый скелет отдельно упаковал в ящики. Обитатели китайского кладбища были погружены в дилижанс и навсегда покинули эти места.
После китайцев остались только круглые ямы. Почему же они делали ямы круглыми? Объяснение очень простое: работа золотоискателя очень опасна, а делая в ямах углы, даешь пристанище злым духам, которые могут навредить.
Прииски Хилл-Энда давали не больше золота, чем какие-либо другие. Рекламу им создали предприимчивые дельцы еще в семидесятых годах прошлого столетия. Эти люди, по существу спекулянты, не знали старательского дела, но были большие мастера по выпуску проспектов, обещавших буквально золотые горы тем, кто доверит им свои сбережения. Комбинаторы продавали акции, продавали ценные бумаги, обеспечивавшие долю в самых разных предприятиях по добыче золота, и даже подсовывали людям образцы металла из других золотоносных районов Австралии, чтобы продать побольше акций. В это время в Хилл-Энде действовало двести пятьдесят пять контор по продаже ценных бумаг. В оборот был пущен капитал в три миллиона семьсот пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Это было самое крупное мошенничество в истории Австралии. Оно привело к гибели золотого промысла в этом поселке, так как, в сущности, залежи золота в Хилл-Энде были невелики и не могли удовлетворить аппетиты скупщиков акций. На прииске остался один-единственный старатель, который продолжает мыть в ручье золотоносный песок. Здесь приходят в упадок не только дома, но и благосостояние жителей. Все большее их число живет на пенсию. Так в этом мире уходит слава.
Интересно, как через сто лет будет выглядеть Маунт-Айза? Сейчас это гигант по добыче меди, серебра, свинца и цинка, великолепное место для изучения проблемы «тирании расстояний», которая так занимает австралийцев.
Самый близкий от Маунт-Айзы более или менее крупный город — Таунсвилл. Молоко, например, в Маунт-Айзу доставляется либо из этого города по железной дороге (девятьсот шестьдесят километров), либо из скотоводческих хозяйств по шоссейной дороге (четыреста пятьдесят километров). В переложении на европейские расстояния это выглядело бы примерно так, как если бы в Лондон ежедневно возили молоко из Вены. Овощи подвозят из Брисбена и из Аделаиды, а это тысяча шестьсот километров. Местные жители говорят, что они и сами могли бы выращивать овощи. Осадков, правда, у них маловато, но воды хватает, есть озеро. Они разводят цветы и цитрусовые. У многих имеются небольшие огородные участки, но заниматься огородным делом в крупных масштабах невыгодно. У здешних горняков самая высокая заработная плата, так как к обычному жалованью им полагается прибавка за «изоляцию». Люди посмеиваются над такой формулировкой, потому что изоляция очень относительная. В городе есть ипподром, без которого трудно себе представить даже поселок, есть школы, роскошные магазины, несколько спортивных клубов, телевизионная передаточная станция, кинотеатры, любительская театральная труппа, богатая библиотека. На близлежащем озере — яхты, моторные лодки, развиты воднолыжный спорт, рыболовство. В этом безлюдном краю невозможно обойтись без машины, жители осуществляют дальние поездки через пустыню на автомобилях. И тем не менее проблема изоляции — это не пустой звук. Достаточно взглянуть на дорожный указатель, стоящий на холме у Маунт-Айзы, на котором обозначены расстояния до различных городов Австралии и остального мира. Да что там остальной мир! Жители Бердема тоже хорошо знают, что такое изоляция, хотя их город связан с Дарвином железнодорожной веткой, на которой поезда останавливаются не только на станциях, но и между ними. Что же говорить о совсем недавнем времени — об эпохе паровозов, когда составы останавливали посреди пустыни для проведения мелких ремонтных работ. О том, насколько эти остановки были долгими, можно судить по такому анекдоту, который очень любят австралийцы.
Одна пассажирка, расстроенная затянувшимся путешествием, остановила проходящего мимо кондуктора и спросила: «Когда же мы наконец прибудем в Дарвин?» — «Не знаю», — с обезоруживающей откровенностью ответил кондуктор. Поезд прошел еще два десятка километров и опять остановился. Она вновь задала тот же вопрос кондуктору и потом задавала его еще много-много раз и все время получала один и тот же ответ. Наконец слегка раздосадованный кондуктор произнес: «Дорогая миссис, и что это вы так торопитесь в Дарвин?». Она ответила, что с часу на час ждет появления на свет ребенка, потому и тревожится. Перепуганный кондуктор воскликнул: «Боже мой, миссис! Да разве можно в таком положении садиться в поезд?» Дама вздохнула: «Мистер, когда я села в поезд, я еще не была в таком положении…»
Дарвин — это северные ворота Австралии. Судьба его своеобразна: он не раз превращался в руины и вновь возрождался. В 1897 году, когда город носил название Палмерстон, над ним разбушевался циклон, продолжавшийся с трех утра до вечера, разметав его до основания. В то время Палмерстон был сонным тропическим городком, скорее даже поселком, где жили несколько колониальных чиновников, несколько бродяг из южных районов Австралии, ловцы жемчуга и довольно многочисленная китайская община, занимавшаяся главным образом продажей опиума, хотя это было строжайше запрещено. Это был городок, который полностью отвечал мнению австралийцев, считавших, что вблизи от экватора десять заповедей не обязательны.
Городок отстроили заново, но изменился он мало. Были возведены точно такие же, как и прежде, деревянные бараки с крышами, крытыми чем попало, и мрачные лавочки китайского квартала. Несколько недель спустя после катастрофы местная газета писала со свойственным австралийской прессе ехидством: «Недавно жители Палмерстона услышали из уст бродячего проповедника поучение о том, что последняя катастрофа, которую принес циклон, — лишь деликатный намек Провидения на то, что мы грешники. Безусловно, эта мысль заслуживает внимания, однако нам кажется, что Провидение в нашем случае немного переборщило, сровняв с землей все культовые объекты и не оставив и квадратного фута от церкви, где мы могли бы замолить грехи».
Другой мощный циклон обрушился на город в 1937 году. После него уцелело только несколько зданий, все предприятия и магазины были уничтожены. В первой катастрофе погибли двадцать восемь человек, во второй — только один (абориген). Чтобы залечить раны, нанесенные городу, потребовалось сто тысяч австралийских фунтов, зато восстановительные работы обеспечили местным безработным впервые в жизни полную занятость.