Холс поднял взгляд на почти богопротивную громаду Гиктурианской башни, устремляющейся, как судьба, ввысь, слева от них. От ствола, подпирающего небеса, отходили поросшие травой и лесами склоны – тем круче, чем ближе к вершине. Там, близ ровной, пугающей поверхности башни, земля и листва взрывались зеленой волной, контрастируя с бледностью гигантского цилиндра: тот мерцал в низком красном свете, словно кость давно умершего божества.
Холс откашлялся.
– Эти документы, что мы ищем, ваше высочество… они не действуют в обратном направлении?
– В обратном направлении? Что ты хочешь этим сказать, Холс?
– Может, они позволят вам спуститься в ядро и увидеть МирБога? – Холс понятия не имел, как все это действует. Он никогда не интересовался религией, хотя за подачку всегда был готов пропеть хвалу церкви. Холс давно подозревал, что МирБог – лишь еще один полувымысел, служащий для сохранения привилегий могущественных и богатых. – И вы узнаете, не поможет ли вам тамошнее Божество. – Он пожал плечами. – Это избавит нас от необходимости выбираться на поверхность, а оттуда – к внешним звездам.
– Это невозможно, Холс, – терпеливо сказал Фербин, стараясь не вспылить от такой детской болтовни. – Октам и – слава Богу – аултридиям запрещено общаться с МирБогом. Им не позволено спускаться в ядро. А потому и нам тоже.
Он мог бы ответить пространнее, но поперхнулся частицей пережеванного крайлового корня, зашелся в приступе кашля и несколько минут отплевывался и хрипел, отказываясь от неоднократных предложений Холса стукнуть его по спине.
Гиктурианско-Анджринхская схоластерия располагалась на невысоком холме, в одном дне пути от Гиктурианской башни, если следовать к близполюсу: громадная колонна возвышалась почти посредине между Пурлом и схоластерией. Как и большинство схоластерий, эта имела неприступный вид, хотя и не была укреплена. Сооружение походило на вытянутый низкий замок без куртины. В двух башнях размещались телескопы, а не пушки. Наружные же стены, раскрашенные в самые разные цвета, приобрели залихватский вид, но принцу все равно показались мрачными. Фербин всегда испытывал трепет перед такими местами и их обитателями. Потратить жизнь на учение, размышления и созерцание – что за бездарное расточительство! Его одолевало то презрение к тем, кто отказывает себе в удовольствиях ради абстракций вроде познания, то чувство, близкое к почтению. Принца сильно впечатляло, что по-настоящему умные люди добровольно выбирают такой образ жизни.
В одно из таких мест отправилась бы Джан Серий, будь у нее возможность выбора. Но выбора у нее, конечно, не было, к тому же Культура взяла ее к себе. В своих письмах домой она описывала оплоты учености, очень похожие на схоластерии. У Фербина создалось впечатление, что она многому научилась. («Слишком многому», – как иронически-насмешливо заметил отец.) Более поздние письма, казалось, намекали на то, что сестра стала кем-то вроде воина, почти непобедимого. Поначалу в семье решили, что Джан Серий спятила, хотя, вообще-то, воительницы существовали. Прежде все они были убеждены, что все это в прошлом, но, с другой стороны, кто мог знать наверняка? Образ жизни иноземцев – верховников, менторов, Оптим и бог знает каких еще – выходил за пределы их понимания. Бо́льшая часть жизни была рядом долгих оборотов колеса Фортуны – белая полоса, черная полоса. Возможно, воительницы являлись частью бесконечно странного и непознаваемого будущего.
Фербин надеялся, что сестра стала воительницей. Если он доберется до нее или сумеет связаться с ней, не исключено, что Джан Серий сумеет ему помочь.
Справа от них все ярче разгоралась заря медленного, ленивого гелиодинамика Обор. Они проехали мимо начинающих схоластов, которые трудились в полях, садах и ручьях, окружавших беспорядочное нагромождение ярко раскрашенных зданий. Те кивали, выкрикивали приветствия, снимали шляпы. Фербин подумал, что они выглядят почти счастливыми.
Сарлские города все чаще давали приют схоластериям или похожим на них заведениям. Впрочем, обучение в этих городских школах имело более практический уклон, чем в древних схоластериях, обычно отдаленных и располагавшихся в сельской местности. Многие купцы и даже некоторые дворяне стали посылать своих сыновей в эти современные университеты. Фербин слышал про один такой – в Решиге, куда принимали только девочек. (Правда, все знали, что жители этого, к счастью отдаленного, города давно спятили.)