Ощущение бессилия, ужаса и обиды заполоняли меня. Жадные ладони вызывали отвращение.
— Свен, пусти! Пусти! — сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик, по возможности спокойно сказал я.
Может, мой тон его отрезвит? Но тело мое опускалось все ниже, а жадные пальцы уже шарили в расстегнутой ширинке, ощупывая через трусы яйца и напряженный член. Было больно. И очень обидно.
И тогда я ударил Свена. Ногой, назад. Скорее пнул, чем ударил, но он вдруг отпустил меня и согнулся, держась за пах. Я резко развернулся и стал лихорадочно застегиваться.
— Ах ты! — заревел Свен и бросился на меня.
Удар его кулака пришелся мне в глаз.
— Я к тебе как к другу! Прошу помочь, а ты!
Свен замахнулся еще раз, но я бросил попытки застегнуть ремень, выдернул швабру из ручки двери и выскочил в коридор. Удар все-таки догнал меня, я почувствовал боль в затылке и покатился по полу. Парень уже нависал надо мной, и я видел замах его ноги, готовящейся ударить меня по яйцам.
От ужаса, который я испытывал в тот момент, силы мои утроились. Я взвился в воздух и помчался по коридору. Почувствовал удар твердого носка туфли где-то в районе копчика, но удар был по касательной, и я, к счастью, не упал…
Свен не стал меня догонять. Когда я, запыхавшийся, остановился перед дверью в нашу гримерную, его рядом не было…
*
Не заметить фонарь под моим глазом было невозможно. Меня сразу же окружили со всех сторон. Посыпались вопросы. Кто-то протянул намоченный в воде платок. Дирижер, почуяв неладное, прорвался через толпу и стал спрашивать, что случилось.
Я ничего не говорил. Спустя минуту я краем глаза увидел, как в комнату вошел Свен. Он замер на пороге, глядя на происходящее. Потом понял, что я решил молчать, и тихонько прошмыгнул к своему шкафчику.
*
Риг всю дорогу просидел в поезде рядом со мной. Молча просидел. Лишь когда наш состав уже тянулся по перрону Йорпеланна, он спросил, кивнув на Свена:
— Это он тебя?
Я промолчал.
Дома мне пришлось выдержать новый натиск. Родные считали, что я просто обязан все рассказать. Как хороший сын и брат. Я им сказал, что не хочу врать про то, что упал с лестницы, а правду рассказывать не могу.
День пятый.
Инге при первой же возможности стала задавать мне все те же надоевшие вопросы. Я молча притянул ее к себе и поцеловал. То ли растерявшись, то ли впечатленная моими таинственными подвигами, Инге позволила мне прикоснуться к ее груди, и я целых две секунды сжимал в ладони упругую плоть, млея и дрожа от возбуждения. Впрочем, мой вставший член Инге, похоже, заметила, едва я прижался к ней бедрами. И тут же отстранилась. Мы еще некоторое время почмокались в губы, держась на детском расстоянии, а потом отскочили друг от друга.
*
Я постоянно испытывал напряжение. Я просыпался с ним, с ним проживал день, с ним ложился спать, с ним спал. Оно то усиливалось, то ослабевало, но никогда не исчезало полностью. В брошюрках фрекен доктор Астрине говорилось, что это нормально. Я не знал, можно ли этому верить, и потому мучился каждый раз, когда занимался онанизмом.
С тех пор, как я открыл для себя радости самоудовлетворения, я делал это ежедневно. За несколько лет я пропустил, наверное, только два или три дня. Бывали, однако, моменты, когда я оказывался не в силах дождаться вечера, и тогда я мог мастурбировать два, три, а то и четыре раза. Встретится мне какая-то особенно откровенная книжонка, услышу я обрывок «девичьих» шушуканий, позволит мне какая-то из девушек себя поцеловать, похвалится кто-нибудь из друзей своей очередной, как правило, вымышленной победой, и готово — становится просто невыносимо, и все мысли вращаются только вокруг того, чтобы уединиться.
В тот день я ходил не просто возбужденным, а на взводе. Поцелуи с Инге добавили жару, воспоминания о том, что происходило у нас с Ригом и Свеном, постоянно лезли в голову, и я не находил себе места. Несколько раз я всерьез обдумывал, не удовлетворить ли себя, засунув руку в карман брюк прямо на улице, но явная неэстетичность подобного действа меня остановила.
Кроме того, мне нравилось быть возбужденным, нравилось предвкушать, мучиться, зная, что скоро я смогу свои мучения прекратить. Однако, когда до вожделенного уединения оставалось совсем немного, мое терпение куда-то улетучивалось, и я мчался, не в силах пережить оставшихся до сладостного мастурбирования минут.
К счастью, никто из домашних не стал со мной заводить долгих разговоров, и я, изнывая от возбуждения, стремительно ворвался в комнату мальчиков. Собственно, два моих старших брата уже давно уехали в Осло, в университет, и комната мальчиков была на самом деле моей личной комнатой.
Я закрыл дверь на ключ, стянул штаны и трусы, уселся в кресле, расставил ноги. В темной полировке комода отразился вытянувшийся вверх, твердый до состояния окаменелости член. По нему пробежала волна сокращения, и он, напряженно указывавший на пупок, на несколько мгновений отклонился вверх, встав почти вертикально. Я больше не мог тянуть. Смочил слюной пальцы и провел ими по вздувшейся головке. По моему телу ударила волна удивительно сладостного ощущения, от которого бедра сами приподнялись, а живот напрягся.
Когда водишь по передней поверхности головки мокрыми пальцами, получается очень сильно и невероятно сладостно. Жаль, что такой способ самый быстротечный, всего несколько десятков секунд, и кончаешь. Во второй раз магию повторить нельзя — тех же ощущений добиться не получается и приходится ждать несколько часов. Что, конечно, не мешает онанировать другими способами.
Волна сильного удовольствия немного улеглась, и я снова потер головку. Меня охватил новый удар сладостного чувства, который заставил мое дыхание прерваться, а глаза закрыться.
Теперь я не позволил своему ощущению утихнуть и стал водить мокрыми пальцами по члену, медленно, сильно, весь при этом выгибаясь от наслаждения.
Конечно, в голове сразу появились всякие эротические образы. Я стал представлять себе Ингу, сговорчивую, податливую, не скрывающую своего желания. Однако, эта фантазия получалась какой-то бледной. В нее ворвался Риг. Его большие глаза были близко, совсем близко. Я опять попытался переключиться на девушку, но вместо этого увидел себя стоящим в знакомой кладовке. Только со мной был не Свен, а Риг. Он стоял рядом, совсем близко, часто дыша и глядя мне прямо в глаза. Он не держал меня, я мог бы уйти, но я тоже стоял неподвижно и смотрел в его глаза.
—Мати… — сказал Риг и кашлянул, чтобы прочистить охрипшее горло. — Мати, я давно хотел тебе сказать…
Он умолк, не в силах продолжать.
— Только не сердись… Ты можешь меня возненавидеть… Понимаешь… Мати…
Я смотрел в его огромные сияющие глаза и не пытался ему помочь. Я, конечно, знал, что он хочет сказать…
— Милый… Мати… Милый Мати…
Риг, наверное, понял, что назвать меня «милый» равнозначно довольно откровенному признанию, и смущенно отвел глаза. Его лицо покраснело.
Мы стояли рядом, очень близко. Я прижимался спиной к стене. Ригу нужно было наклониться вперед всего на какие-то сантиметры, чтобы его тело коснулось меня.
— Я хочу тебе признаться, что… Я должен признаться… Я не могу жить с этим… Мне нужно тебе это сказать… Только молю тебя, ты …
Он мельком взглянул на меня.
—… ты не сердись, ладно?
Я глотнул.
— Понимаешь… Ты красивый….
Он смотрел на меня широко распахнутыми глазами, его лицо, красное от смущения, было прямо передо мной, грудь взволновано ходила туда-сюда, едва не касаясь моей груди. Казалось, воздух между нами накалился.