– Кто же этот человек? – твердил он. – Зачем ездил он в Рагузу к госпоже Батори? Вызвала ли она его в качестве врача? Словом, что может быть между ними общего?
Он не находил ответа на этот вопрос. Правда, Силас Торонталь немного успокоился, когда ему стало достоверно известно, что незнакомец больше не приезжал к госпоже Батори.
Но это отнюдь не поколебало решения банкира во что бы то ни стало познакомиться с доктором; наоборот, желание это разгорелось в нём ещё сильнее. Эта мысль не давала ему покоя ни днём, ни ночью. Такому положению надо было положить конец. Вследствие странной иллюзии, которой нередко бывает подвержен чересчур возбуждённый мозг, банкир воображал, что стоит ему вновь увидеться с доктором, поговорить с ним, узнать о цели его прибытия в Гравозу, – и он сразу же успокоится. Поэтому он всячески искал случая где-нибудь встретиться с ним.
И вдруг банкиру показалось, что случай этот подвернулся.
Госпожа Торонталь уже несколько лет страдала недомоганием, которого никак не удавалось излечить местным врачам. Несмотря на все их старания, несмотря на заботы дочери, госпожа Торонталь, хотя ещё и держалась на ногах, всё же явно погибала. Была ли эта болезнь следствием какого-то душевного потрясения? Возможно, но никому ещё не удавалось этого выяснить. Только сам банкир мог бы ответить на вопрос: не утратила ли его жена вкус к жизни потому, что знала все его прошлое?
Как бы то ни было, именно недуг госпожи Торонталь, от которой уже почти совсем отступились местные врачи, показался банкиру вполне приличным предлогом, чтобы вновь встретиться с незнакомцем. Если попросить его приехать и осмотреть больную, – вряд ли он откажется, ведь это было бы бесчеловечно!
Итак, Силас Торонталь написал доктору письмо и отправил его с лакеем на борт "Саварены". "Мы были бы счастливы воспользоваться советом такого замечательного врача" – писал он. Он просил доктора Антекирта извинить, что причиняет ему беспокойство, нарушая обычное течение его столь уединённой жизни, и назначить день, когда доктор соблаговолит посетить их особняк на Страдоне.
На другой день доктор получил это письмо, посмотрел на подпись, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Он прочёл его до последней строки, ничем не выдав мыслей, вызванных этим посланием.
Что он ответит? Воспользуется он этим предложением, чтобы проникнуть в особняк Торонталя и завязать знакомство с семьёй банкира? Но войти в этот дом, даже в качестве врача, не значит ли явиться туда при обстоятельствах, которые ему отнюдь не желательны?
Доктор сразу же принял решение. Он ответил простой запиской, которая тут же была вручена лакею банкира. Записка состояла всего из нескольких слов:
"Доктор Антекирт сожалеет, что не может быть полезным госпоже Торонталь. В Европе он не практикует".
Вот и все.
Получив этот лаконичный ответ, банкир с досадой разорвал записку. Было слишком очевидно, что доктор не желает вступать с ним ни в какие отношения. Отказ был еле завуалирован, и это означало преднамеренность.
"Но если доктор в Европе не практикует, – размышлял он, – то почему же он не отказался посетить госпожу Батори?.. Значит, он явился к ней не в качестве врача? Зачем же он в таком случае к ней приезжал? Что между ними общего?"
Неизвестность терзала Силаса Торонталя; присутствие доктора в Гравозе совершенно нарушило течение жизни банкира, и так должно было продолжаться до тех пор, пока «Саварена» не уйдёт в море. Но банкир ни слова не сказал о своей неудаче ни жене, ни дочери. Свои жгучие тревоги он предпочёл хранить при себе. В то же время наёмник его неослабно наблюдал за доктором и докладывал Торонталю обо всём, что Антекирт предпринимал как в Гравозе, так и в Рагузе.
На другой день произошло ещё событие, повергшее банкира в не меньшую тревогу.
Петер Батори вернулся из Зары крайне расстроенный. Ему не удалось прийти к соглашению относительно должности, которую ему предлагали, а именно, места директора металлургического завода в Герцеговине.
– Условия неприемлемы, – вот всё, что он сказал матери.
Госпожа Батори только посмотрела на сына, но не стала его расспрашивать, почему именно неприемлемы предложенные ему условия. Потом она передала Петеру письмо, полученное в его отсутствие.
Это было то самое письмо, в котором доктор Антекирт просил юношу прибыть на борт «Саварены» для переговоров по делу, которое может его заинтересовать.
Петер Батори протянул письмо матери. Предложение доктора ничуть её не удивило.
– Я ждала этого, – сказала она.
– Вы ждали этого предложения, матушка? – спросил юноша, крайне удивлённый её словами.
– Да, Петер… Доктор Антекирт был у меня во время твоего отсутствия.
– Значит, вы знаете, кто этот человек, о котором так много говорят в Рагузе?
– Нет, не знаю, Петер. Но доктор Антекирт был знаком с твоим отцом, он был другом графа Шандора и графа Затмара, и именно поэтому он и посетил меня.
– А какие привёл доктор доказательства тому, что он был другом моего отца?
– Никаких! – ответила госпожа Батори, не желавшая упоминать о ста тысячах флоринов, поскольку и доктор умолчал о них в письме к Петеру.
– А вдруг это какой-нибудь интриган, какой-нибудь шпион или австрийский агент? – продолжал молодой человек.
– Ты сам рассудишь, Петер.
– Значит, вы советуете мне съездить к нему?
– Да, советую. Не следует пренебрегать человеком, который хочет перенести на тебя дружеские чувства, какие раньше питал к твоему отцу.
– Но зачем он приехал в Рагузу? – продолжал Петер. – У него здесь дела?
– Может быть, он затевает здесь дела, – ответила госпожа Батори. – Говорят, он несметно богат, и весьма возможно, что он хочет предложить тебе какое-нибудь хорошее место.
– Я съезжу к нему, матушка, и узнаю, зачем я ему понадобился.
– Поезжай сегодня же, Петер; отдай визит, который сама я не могу ему нанести.
Петер Батори поцеловал мать. Он крепко прижал её к груди. Казалось, какой-то секрет угнетает его, секрет, которым он не может с нею поделиться. Что же за мучительная, что за важная тайна тяготила его, тайна, которую он не мог открыть даже матери?
– Бедный мой мальчик! – прошептала она.
В час дня Петер вышел на Страдон и направился вниз, к гравозскому порту.
Проходя мимо особняка Торонталя, он на мгновение остановился – всего лишь на мгновение. Он бросил взгляд на боковой флигель, выходивший окнами на улицу. Занавески были спущены. Дом казался совсем необитаемым.
Петер Батори снова ускорил шаг. Но его остановка у особняка Торонталя не ускользнула от внимания женщины, прогуливавшейся на противоположном тротуаре.
Это была особа высокого роста. Возраст? От сорока до пятидесяти. Походка? Размеренная, почти механическая, словно шагал не человек, а какой-то автомат. О том, что это иностранка, красноречиво свидетельствовали её волосы, чёрные и вьющиеся, и загар, свойственный жителям Марокко. На ней была тёмная накидка с капюшоном, который "прикрывал причёску, украшенную монетками. Была ли то цыганка, "гитана", "романишель", как говорят на парижском жаргоне, или существо, предки которого вышли из Египта или Индии? Трудно было бы сказать – настолько схожи между собою эти люди. Во всяком случае, милостыни она не просила и, конечно, не приняла бы её. По своей ли надобности, или по чьему-либо поручению, но прогуливалась она здесь не зря: она шпионила сразу за двумя домами – и за особняком Торонталя и за домиком на улице Маринелла.
И в самом деле, как только она заметила молодого человека, направившегося по Страдону к Гравозе, она пошла вслед за ним с таким расчётом, чтобы не упускать его из виду, и вместе с тем, чтобы это не бросалось в глаза. Но Петер Батори был слишком занят своими мыслями, чтобы замечать, что творится у него за спиной. Когда он замедлил шаг у особняка Торонталя – женщина тоже приостановилась. Когда он двинулся дальше – пошла и она.
Петер довольно быстро прошёл сквозь ворота в крепостной стене, но женщина лишь слегка от него отстала; за воротами она нагнала его и пошла по боковой дорожке, осенённой высокими деревьями, шагах в двадцати от него.