Доктор вскоре убедился, что в городе нет ни одной гостиницы. Следовательно, надо было искать человека, который согласился бы сдать помещение, что, впрочем, местные домовладельцы делают весьма охотно, так как это приносит им хороший доход.
Хозяин такой нашёлся, нашлась и квартира. Вскоре доктор расположился в нижнем этаже домика, на довольно чистой улице, в помещении, вполне подходящем для него и его спутника. Сразу же условились, что Матифу будет столоваться у домовладельца, и хотя последний заломил неслыханную цену, – которая, впрочем, оправдывалась диковинными объёмами его нового постояльца, – сделка была заключена к полному удовольствию договаривающихся сторон.
Сам же доктор оставил за собою право питаться вне дома.
На другой день, предоставив Матифу распоряжаться временем по его усмотрению, доктор пошёл на прогулку и прежде всего заглянул на почту, куда должны были поступить письма и телеграммы, адресованные ему на условные инициалы. Корреспонденции ещё не было. Тогда он отправился за город, желая ознакомиться с его окрестностями. Вскоре он набрёл на довольно сносный ресторан, где обычно собирается катарское общество, австрийские чиновники и офицеры, которые считают пребывание здесь за изгнание, а то и вовсе за тюремное заключение.
Теперь доктор выжидал только подходящий момент, чтобы приступить к действиям. Вот каков был его план.
Он решил похитить Петера Батори. Но схватить его и перевезти на яхту, пока она стояла в рагузском порту, было бы затруднительно. В Гравозе молодого инженера все знали; общественное внимание было приковано к «Саварене» и её владельцу; поэтому, даже если допустить, что похищение удалось бы, – оно сразу же получило бы огласку. А ведь яхта была всего-навсего парусником, и пустись за ней вдогонку какой-нибудь пароход, – он быстро нагнал бы её.
В Катаро же похищение могло осуществиться гораздо легче. Завлечь сюда Петера Батори не представляло никакой трудности. Можно было не сомневаться, что он примчится по первому же вызову доктора. Здесь его никто не знал, как не знали и доктора, а едва только Петер окажется на "Электро", – судно выйдет в открытое море, и тут юноша узнает всю правду о прошлом Силаса Торонталя, и образ Савы померкнет в его сердце, заслонённый образом покойного отца.
Таков был, в сущности очень незамысловатый, план. Ещё два-три дня, – последняя отсрочка, назначенная доктором, – и замысел будет приведён в исполнение: Петер будет навеки разлучён с Савой Торонталь.
На другой день, девятого июня, пришло письмо от Пескада. Он сообщал, что в отношении особняка на Страдоне нет решительно ничего нового. Что же касается Петера Батори, то Пескад не видал его с того самого дня, как он ходил в Гравозу, за двенадцать часов до ухода яхты.
Между тем Петер не мог уехать из Рагузы; вероятно, он просто не выходит из своего домика. Пескад предполагал, – и он не ошибался, – что перемена в поведении молодого инженера вызвана отплытием "Саварены", ибо после ухода яхты он вернулся домой крайне расстроенный.
Доктор решил приступить к делу на следующий же день, а именно послать Петеру Батори письмо с приглашением немедленно приехать в Катаро.
Но неожиданное событие нарушило планы Антекирта, хотя в конечном итоге привело к той же цели.
Вечером, часов в восемь, когда доктор прогуливался по набережной, было получено сообщение о прибытии пакетбота "Саксония".
"Саксония" шла из Бриндизи, где она приняла на борт пассажиров. Теперь она направлялась в Триест, с заходом в Катаро, Рагузу, Зару и другие порты на австрийском побережье Адриатики.
В сумерках доктор стоял у сходен, глядя, как высаживаются на берег пассажиры, как вдруг он вздрогнул и замер на месте при виде некоего пассажира, багаж которого выносили на набережную.
Человек этот, на вид лет сорока, с надменным, даже наглым взглядом, отдавал громким голосом распоряжения. Это был один из тех субъектов, в которых дурное воспитание сказывается даже тогда, когда они вежливы.
"Он? Здесь? В Катаро?"
Эти слова едва не сорвались с уст доктора, но он вовремя сдержался и притушил гнев, вспыхнувший у него в глазах.
Этот пассажир был Саркани. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как он работал счетоводом в доме графа Затмара. Теперь это был – если судить по платью – уже не тот авантюрист, которого мы в начале этой повести застали бродящим по Триесту. На нём был прекрасный дорожный костюм, лёгкое пальто самой последней моды, а многочисленные чемоданы, сверкавшие медными застёжками, говорили о том, что бывший триполитанский деловой посредник привык к комфорту.
И действительно, огромная сумма, полученная им за предательство, позволила ему все эти пятнадцать лет жить в своё удовольствие, ни в чём себе не отказывая. Что оставалось у него от этого громадного состояния? Даже лучшие его друзья, если таковые имелись, не могли бы ответить на этот вопрос. Во всяком случае, лицо его носило следы забот, даже тревоги, причину которой трудно было бы выяснить, до того замкнут был этот человек.
"Откуда он приехал?.. Куда направляется?" – спрашивал себя доктор, не теряя его из виду.
Откуда ехал Саркани – это легко было установить, расспросив помощника капитана "Саксонии". Оказалось, что он сел на пакетбот в Бриндизи. Но где он был раньше – в Северной ли, в Южной ли Италии, – этого никто не знал. В действительности же он ехал из Сиракуз. Получив телеграмму марокканки, он немедленно покинул Сицилию и направился в Катаро.
Этот город уже давно был намечен ими как удобное место встречи, – там и ждала его эта женщина, после того как исполнила всё, что ей было поручено сделать в Рагузе.
Иностранка стояла тут же, на набережной, поджидая прибытия пакетбота. Доктор заметил её и увидел, как Саркани направился прямо к ней; доктор, знавший арабский язык, даже расслышал, как она сказала Саркани:
– Медлить нельзя.
Саркани в ответ только кивнул головой. Потом, предъявив багаж для таможенного осмотра, он пошёл с марокканкой направо, видимо намереваясь обогнуть городскую стену, не заходя в город через Морские ворота.
В первый момент доктор растерялся. Неужели Саркани ускользнёт от него? Идти ли за ним следом?
Повернувшись, он увидел Матифу, который, как истинный зевака, наблюдал за высадкой и посадкой пассажиров "Саксонии". Доктору достаточно было кивнуть, и Геркулес оказался около него.
– Видишь этого человека? – сказал он, указывая на удаляющегося Саркани.
– Вижу.
– Если я прикажу тебе схватить его, ты это сделаешь?
– Сделаю.
– А если он вздумает сопротивляться, справишься с ним?
– Справлюсь.
– Имей в виду, что я хочу получить его живым!
– Получите живым.
Матифу не любил краснобайства и выражался весьма определённо. Доктор мог вполне положиться на него. То, что ему прикажут, будет исполнено!
С марокканкой будет нетрудно справиться – достаточно её связать, заткнуть ей рот и куда-нибудь её запрятать. Прежде чем она успеет поднять тревогу, Саркани окажется на борту "Электро".
Темнота, правда, ещё не особенно глубокая, должна была содействовать осуществлению этого замысла.
Тем временем Саркани и чужестранка продолжали свой путь вдоль крепостной стены, не замечая, что за ними наблюдают и идут им вслед. Они ещё молчали. Они не хотели приступить к разговору, конечно, потому, что направлялись в такое место, где им никто не помешает. Так дошли они до Южных ворот, у которых начинается дорога, ведущая из Катаро в горы, к австрийской границе.
У этих ворот бывает большой базар, куда сходятся черногорцы. Здесь они продают и покупают всевозможные товары, ибо в город их впускают лишь в очень ограниченном числе и лишь после того, как они сдадут оружие. По вторникам, четвергам и субботам горцы являются сюда из Ниегу или из Цетинье, пройдя пешком часов пять-шесть, и приносят с собою яйца, картошку, дичь и даже вязанки хвороста, который очень бойко раскупается.
Саркани приехал как раз в базарный день. Кое-кто из горцев, поздно закончивших сделки, остался на базаре с намерением провести здесь ночь. Их было человек тридцать; они беспрестанно ходили туда и сюда, беседовали, спорили, ссорились; одни уже растянулись на земле, собираясь спать, другие, по албанскому обычаю, жарили на вертеле барашка.