И вот этот многокилометровый столб, – дальше Королев соображал уже сам, – переливается, сопрягает зеленовато-перистое свечение, замирает разводами цвета, перетекает, оправляет крылья, поднимает взор – и тает.
Эти видения бомжи наблюдали сутки напролет после взлета. Ночью, особенно летом, столб таял, но не исчезал.
Среди байконурских бомжей жила легенда о специальной ракете, способной взять их на небо, в колонию лунных поселенцев. Этот чудовищный слух привлекал сюда бездомных даже из Оренбургской и Курганской областей.
Но не каждый мог стать полноправным поселенцем. Община строго присматривала за пришельцами больше года. Случалось, что не выдержавших экзамен прогоняли. Из общины изгонялись и провинившиеся: воры и буяны. Специальная бригада гнала их палками по степи десяток километров. А были и такие, которых не прогоняли, но и не допускали к общему котлу жизни. Селили их в водокачке, или подле нее, под скорлупками.
– Причем, что удивило меня чрезвычайно, – ахал Фритьоф, обхватывая себя руками, – так это то, что в общине не было вождя. Наверно, потому, что было много женщин, втрое больше мужчин…
А еще в ночлежке Королев видел, как ночью Вадя поднялся с кровати, присел на корточки к Наде и стал гладить ее по голове, приговаривая шепотом:
– Родиночка, родиночка, родиночка.
Королеву уже невозможно было оставаться в Москве.
Но Вадя был упорен.
– Погоди, – говорил, – дай попрощаться.
Вадя сомнамбулой водил их по всем бомжевым местам Пресни. Все что-то высматривал, искал, расспрашивал бомжей о Пантелеймоне, о Зое-стружке. Никто не знал.
– Тогда, – говорил им Вадя, – сказывайте, Строгий кланялся, что ушел в Палестины.
Королев изнывал. Надя равнодушно ходила за Бадей.
На Пресне нешуточных подвалов, как на Солянке, не было, зато имелась разветвленная система старых бомбоубежищ. Под Трехгоркой, под старыми цехами таилась система сухих дореволюционных складов. Был еще склад братьев Логидзе, тифлисских лимонадчиков, где в 1905 году хоронилась подпольная типография.
Пресненские бомжи обретались в Ермаковой роще, у Мелькомбината за рекой, в склепах XIX века на Ваганьковском кладбище, на рынке, на платформе «Тестовская» и на Шелепихе – в заброшенных бараках Пресненской пересыльной тюрьмы, – мрачное место, полное каторжной тоски-ненависти. По всем этим местам Королева провели Вадя и Надя, – и всюду он скучал смертно, отовсюду ему надобно было срочно исчезнуть. Вот только на Пересыле – его было не оторвать от ограждения гигантской стройки Москва-Сити. Вид огромного провала, в котором можно было захоронить целый город, поднимал у него внутри простор. Великая пустота – обратной тягой вынутого со дна грунта тянула его вверх. Целый день он потихоньку шел вдоль ограды, перебирал пальцами ячейки рабицы. Он был заворожен этой пропастью. В ней ползли грузовики, ворочались экскаваторы, били фонтаны сварки, опускались и вздымались решетки арматуры. На выстроенных основаниях небоскребов вращались подъемные краны, чуть в стороне висел рекламный дирижабль. Сзади по многоэтажным рукавам эстакады бежал поток автомобилей.
Королев за день обходил всю стройку. И замирал внутри. Она влекла его, как могила.
Пока шатался с ними, Королев не скучал, вдруг придумав невиданный способ добычи денег.
Наконец он урвал момент и купил в магазине «Чертежник» на Дорогомиловке большие листы ватмана и клей.
На привале в парке, на скамье свернул из ватмана и проклеил длинный узкий рупор.
Через весь город, поглощенные озабоченностью, они пронесли его на Курский вокзал, спрятались за киосками. Со стороны они походили на ремонтников, взявшихся за непонятное, но важное дело.
В качестве штатива Королев использовал Надю.
Рупор направлялся в сторону цыганок, кучковавшихся в стороне от вокзальной площади, на пути в переулки. Здесь они завлекали молодых пассажиров, гадали им, завораживали, шантажировали предсказанием. Например, говорили: «Молодой, молодой, сюда иди, сюда иди, такую вещь скажу, семь лет с женщинами спать не будешь, все, что не жалко, отдай, дети голодные, ты отдай, а завтра сюда приходи – отдадим тебе».
Испуганный человек отдавал им все содержимое кошелька.
Королев придумал вот что.
Он дожидался, когда какая-нибудь цыганка отделялась от группы.
Тогда он направлял на нее свою «трубу Вуда» и вполголоса убеждал:
– Соль тебе в глаза, подлюка, зачем людей грабишь? То, что ты человеку сейчас наговорила, пусть на твоего мужа перейдет. Оставь деньги на земле и не воруй.
Цыганка серела от испуга.
Озираясь и посматривая вверх, она видела, что ни рядом, ни ближе, чем в ста шагах, никого не было.
Спокойный голос Королева раздавался у нее над ухом.
Перекрестившись, цыганка подбежала к своим товаркам.
Те стали поправлять платки и беспокойно перекладывать детей с руки на руку.
Королев перевел рупор в их сторону.
– Зачем людей грабите, мерзкие, – шепнул он.
Цыганки заозирались и побежали.
Через час вернулись. И быстро-быстро посыпали место монетами и купюрами.
– Сыпь – не жалей, – потребовал Королев, вновь наведя с Надиной спины рупор.
Цыганки стали доставать деньги из юбок.
Вадя крякнул и пошел прямо на цыганок, которые уже бежали с проклятого места.
Наконец почистились, снарядились и отправились электричкой с Киевского вокзала. Королев купил билеты. Прикинув, сколько не жалко потратить, он сэкономил до Крекшина.
Шевеля губами, Вадя важно рассмотрел билеты. Две бумажки спрятал в зарукавную нычку, другую протянул Королеву. Но вдруг убрал в рукав руку, буркнул:
– Посеешь еще. У меня живее будет.
На выезде из Москвы они нагнали лиловые косматые тучи, сгущавшиеся по ходу поезда в клубящуюся черноту.
Рушился ливень, молнии метались во всех окнах вагона, треск поглощал шум поезда.
На полном ходу в полупустой вагон, заливаемый в заклинившую наискось форточку, влетела обломанная ветка, полная мокрых листьев.
Надя подобрала ее и провела у лица.
Ветка пахла дождем и листвечным ветром.
Листья трепетали от напора воздуха из окна.
Не чувствуя запаха, Королев смотрел на Надю, словно на отлетевшую часть своей души, уже потерявшую связь чувства.
Поезд вырвался в солнце, окно засверкало травой, листвой, каплями, летящими с телеграфных проводов, которые волнами бежали за вагоном.
В Крекшине Королев повел друзей за поселок, в лес, пробрался к речке.
За автомобильным мостом, на котором стоял столб с синей табличкой «р. Незнайка», он стал оглядываться, и когда мост пропал из виду, остановился на первом песчаном пляжике.
Посмотрел на обоих:
– Раздевайтесь мыться. Песком тереться, мылом мылить, – Королев поднял перед собой в воздух и опустил в траву кусок детского мыла.
Вадя набычился и стал раздеваться.
Королев ушел в лес. Приметив неподалеку муравейник, вернулся.
Вадя и Надя, голые, стояли в реке.
Королев изумился красоте тел.
Вадя намыливался. Надя трогала ладонями воду и медленно охватывала свои плечи.
Скульптурное тело Вади поворачивалось сухими мускулами, плечистым корпусом, узловатыми сильными руками – под большой мокрой головой – на фоне реки, слепившей прыгающими, дрожащими бликами.
Надя, видимая против солнца, стояла задумавшись, поглощенная видом мелкой бегущей воды.
Вдруг Королев покраснел, хлопнул себя по шее и поднял с травы одежду.
Он вернулся в лес, разделся и с солнечной стороны разложил вещи вокруг горы муравейника, привалившегося к стволу сосны.
После чего сам прыгнул в речку, выше по течению – и стал спускаться к друзьям, барахтаясь на мелкоте и планируя, зависая над дышащими бочагами.
Три часа они просидели в воде, поджидая, когда муравьи растащат с одежды всех насекомых.
Водомерки скользили, останавливались, исчезая в промежутке перемещенья, жуки-плавунцы протискивались сквозь воду, голавли то и дело оплывали пугливо мелководье за перекатом, на корнях телореза, нависших над водой, сохли раскрывшиеся из страшной каракатицы-казары большие стрекозы. Они были похожи на скомканных Вием химер.