- Вам виднее, Профессор, - сказал Володя и странно как-то на меня глянул.
Я повернулся и побрел обратно не солоно хлебавши, гадая по пути, упустил я Лену или нет. А если Володя, действительно, не знает где она?
А где Танюша?
Было еще рано, возвращаться в пустую квартиру тошно - вот и мотанул на Лонг-Айленд, где знал несколько таких райских местечек - малолюдных, укромных, особенно в мертвый сезон и в будни, что считаю их моим личным владением, которым, еще в период жениховства, поделился с Леной, и она, наложив табу на "багамский треугольник" на южной клешне между Саг-Харбором и Хамптонами, сама потом призналась, что Лонг-Айленд смягчил культурный шок и примирил ее с Америкой. Предпочитала мало-, а еще лучше и вовсе безлюдные места.
Я - тоже.
Как уже говорил, не чужд морской романтике, которая на самом деле морская реальность, а романтика только для сторонних. Много путешествовал, душа моя пропиталась солью дальних и ближних странствий. Знаю повадки океана, как мгновенно он меняется, каждый раз другой, словно не один он, а множество. И как меняется человек на океане, само его мироощущение. Куда дальше - если не смыть океанскую соль горячей струей душа, всю ночь снятся кошмары: мне однажды - что я женщина и работаю в публичном доме. Может и мое катастрофическое восприятие происходящего со мной и окрест в последнее время вызвано моей океанской, насквозь просоленной душой? Как мечтал в молодости переселиться с земли на воду и в качестве эксперимента пространствовал как-то больше года на яхте, ни разу не ступив ногой на сушу. Я и Лене предложил нечто подобное, и она, хоть и не умела плавать, живо откликнулась. Нашим планам, однако, помешало появление Танюши, которую мы вовсе не планировали: Лена забеременела сразу же, в наш медовый месяц в Риме.
На этот раз я махнул к штатному парку Роберта Мозеса на Огненном острове, но съехав с моста, свернул не направо, а налево от фаллической башни - в сторону маяка, к которому проложен сквозь дюны деревянный пандус для пешеходов (изначально для калек). Не было случая, чтобы эта прогулка меня разочаровала, хоть я и совершал ее раз сто наверно: сначала один, потом приохотил Лену, которая полюбила Лонг-Айленд, за упомянутым исключением, и я никак не мог понять почему, пока не выследил ее однажды там, а в Фанди она мне все выложила как на духу. И назавтра исчезла.
Чаще всего мы были здесь совсем одни, не считая летящих в Европу или возвращающихся из нее самолетов, один из которых - TWA - рухнул неподалеку без видимой на то причины. Если кто и попадался навстречу, то какой-нибудь чудак вроде нас, но не искажал ландшафт, а был такой же его законной частью, как лани, которые доверчивы, как дети, и, попрошайничая, подходят вплотную, а получив или не дождавшись, скачут прочь, высоко задрав задние копыта, с излишней, ненужной какой-то грацией. Даже пугливые зайцы здесь безбоязненны и об них только что не спотыкаешься, а хитрый лис подпускает на расстояние каких-нибудь пяти-десяти шагов и сверлит взглядом, разгадать который никому не дано. Весной, по вечерам, мы с Леной слушали лягушачьи концерты, которые лично я предпочитаю птичьим: знаю два-три таких болотца в дюнах, которые ничуть не хуже соловьиного сада. Слушателей и поклонников эти сверхчуткие существа не жалуют, предназначая серенады исключительно своим прекрасным дамам: стоит приблизиться - один за другим замолкают.
В заливе - а Огненный остров вклинился между океаном и заливом - мне попалась моя старая приятельница одинокая голубая цапля: осторожно переступая с ноги на ногу и вытягивая змеиную шею, прохаживалась в прибрежном тростнике и выуживала что-то в водорослях, выделяясь своей фальшивой статуарностью и абсолютным безмолвием на фоне по-базарному или по-соборному крикливых, драчливых чаек. Похоже на ритуальный танец, пока она и вовсе вдруг не застывает как памятник самой себе. Я плохо разбираюсь в птичьих породах. Вот промелькнула парочка изумительных черных птиц с красными погончиками, которые только в полете и видны. С тревожными криками пролетела стая диких гусей. Проплыла небольшая флотилия - лебяжье семейство: белоснежные предки и неказистые серые детеныши. Ярдах в ста от берега, стоя на камне, проветривал свои крылья мазутно черный корморан, потрясающий ныряльщик: так долго остается под водой, что нам с Леной часто казалось утонул, пока не обнаруживали его мирно качающимся на волнах далеко-далеко от нырка.
Если меня больше всего занимали звери, а Лену - птицы, то Танюша была заворожена морской фауной. Было чем! Похожие на плавучие острова, страшилища-скаты; гигантские медузы-инопланетяне, сквозь прозрачные купола которых угадываются таинственные миры; валяющиеся на песке голубые крабы, выеденные изнутри чайками; трупы морских коньков, ежей и звезд; утконосый осетр с каменистыми наростами по всему телу, на которого мы как-то наткнулись; наконец, похожие на солдатские каски, исполинские крабы с устрашающими шпагообразными носами, которые выползают парами на берег и зарываются в песок совокупляться. Их носы - это хвосты, по-русски так и зовутся мечехвостами, несмотря на страховитость, безобидны и беспомощны и совершают ежегодное коллективное самоубийство на манер религиозных фанатиков. Точнее - самоубийством кончают только самцы, исполнив свой долг перед природой. Да и вовсе это не крабы, а ископаемая родня пауку, но под панцирем - какими диковинными, непредсказуемыми путями пошла эволюция, если только Великий Инкогнито не создал наш мир изначально как есть, зараз, в неполную неделю. Жаль взял себе выходной день - мир был бы совершеннее, если бы Бог работал полную неделю не покладая рук.
Однажды мы видели выбросившегося кита, а как-то наткнулись на шесть мертвых черепах, не сразу догадавшись, что они попали в сеть и задохлись под водой. Лена чуть не плакала над бежняжками. Ее сочувственный антропоморфизм распространялся и на тех несчастных, которых рыбаки вылавливают здесь вполне сознательно - голубая рыба, камбала, маленькие акулы, угри, лобстеры и даже меч-рыба. Рыба здесь идет косяками, ее можно ловить голыми руками, она беззащитна перед человеком.
Я шел по берегу, вдыхая дивные запахи - был вечер, природа приходила в себя от полдневного зноя; я - вместе с ней. Только не от зноя, а от всех обрушившихся на меня несчастий - расслабился по полной программе. А настой этот незабываем, нерасчленим и неопределим, богат и сложен по составу: камыш, шиповник, жимолость, осока, боярышник, многообразные сорта малорослой хвои, пропитанные йодом морские водоросли, гниющие моллюски и черт знает что еще, включая соленый океанский ветер.