Возню услышали и другие. Они оторвались от черно-бордовой массы, лоснящейся жиром и соками и поперли наверх.
- Извини, рыжуля, - сказал Айзек и спихнул безвольное тело навстречу товаркам.
Опять звон стекла. Следом - скрежет перетираемого крошева. На лестничный пролет ворвался свежий ветерок, но его веселье наткнулось на смрад и тут же потускнело.
- Через окно, - услышал Толик команду. И снова хруст.
А твари кишат внизу, как черти в преисподней, и вот уже еще одна, и нужно бить, бить ножом.
Чавк! Теплая кровь попала в ноздри. Соленая. Толик провел ладонью по лицу. Ветер гуляет в волосах. Голос у Айзека приглушенный, Толик не знает почему, он должен выйти... вместе с ним, но слишком... слишком узко!
- Помоги! - Толик кричит, и собственный голос кажется ненастоящим и чужим. Толик машет ножом, а женщины напирают. Никогда всех не убить. Они там нескончаемые.
Айзек уже там, на козырьке и надо лезть за ним, быстро!
Но быстро у Толика не получается. Он уже обессилел, сердце в груди стучит неровно, с перебоями. Как будто чужая рука забралась в грудь, и сжимает мотор как «лизуна», давит, поигрывает.
За пыльным стеклом шевелятся губы. Айзек что-то говорит и его глаза излучают привычное спокойствие. Толик ползет, ползет в окно. Да, ему в последнее время совсем уж трудно выдерживать концерты, он бы сам с удовольствием сидел за ударной установкой, чем скакал с гитарой, но не настолько он толстый!
Осколки прорвали футболку, впились в кожу. Толик оперся о подоконник, мелкое крошево грызет ладонь. Еще одна баба... Он сможет, протиснуться, еще немного, и вот Айзек тянет руку, тянет...
Айзек огляделся по сторонам. Вроде чисто. Кажется, большая часть тварей в подъезде. Он успеет добежать до «Лендкрузера», а что дальше?
На стекло брызнула кровь. Толик закричал, Айзек отпустил конвульсивно задергавшуюся руку, и на автомате обтер ладонь о штаны.
Сбросил трубу вниз. Она глухо ударилась в землю возле тополя. Айзек повис на козырьке и легко спрыгнул на тротуар. Огляделся.
Вроде никого. Опять везет?
А вот Толику нет. Он сам виноват: разожрался в последнее время. Леность и чревоугодие - большие грехи, а ведь сказано, что воздастся каждому по делам его...
В самом деле, начался апокалипсис или второе пришествие?
Сам Айзек тоже был греховен. Каждая клеточка его тела была заполнена не эктоплазмой, а гордыней, но, без нее он бы не стал рок-музыкантом.
Хотя какая теперь разница?
Осознание этого факта просочилось откуда-то извне, как и тексты почти всех песен. Айзек плохо помнил, как создавал их. Погружаешься в транс и находишься среди обрывков фраз, воспоминаний, и рука сама бродит по листку, выплескивает на бумагу чернь подсознания.
Он подхватил трубу и побежал к джипу. Хозяином оказался мужчина, в беленькой отутюженной шотландке (предплечья заросли волосами) и почти идеально начищенных ботинках - Айзек разве что отражение свое в них не увидел.
Вместо лица объеденная маска, фарш.
Айзек задержал взгляд, с трудом оторвался и заглянул в салон.
Ключей нет.
Присел рядом с трупом. Пошарил рукой в правом кармане, вытащил бумажник, туго набитый кредитками. Налички немного, пара тысяч и красная «пятерка», наверно, на бензин и мелкие расходы.
Но и в левом кармане нет брелка.
Айзек подавил холодок в груди. Он не может пролететь сейчас, когда так везло все утро. Он караулил этот джип несколько часов, продумывал и прикидывал. Пробрался через толпу сумасшедших женщин, потеряв... друга? Скажем, Толика.
Если на то пошло, то барабанщика-Фазу Айзек уважал больше - за характер. Они знали друг друга с детства. А к Толику питал в основном снисходительную брезгливость.
Из подъезда выходят, и с другой стороны дома.
Как муравьи на сахар.
Может, их заставляет убивать мужчин именно специфический запах?
Не глядя на подбирающихся со всех сторон баб, Айзек нырнул в салон. Трубу не забыл, кинул на пассажирское сидение. Вся в подтеках и сгустках, она смотрелась дико в новеньком салоне, на идеально черной коже.
Где-то должна быть барсетка. Деловые мужчины, одетые с иголочки, не таскают ключи от машины в кармане.
Ближе и ближе.
Завыла где-то далеко сирена. Айзек наклонился, пошарил возле педалей, ни черта не видать.
Барсетки нигде нет.
Нужно бежать. Ноги пронзают иголки, мышцы противно подрагивают. Айзек глядел через тонированное стекло. Блондинка с плохими зубами. Черноволосая телочка в полупрозрачной блузке, в юбке и босиком, видно где-то потеряла свои лодочки на шпильках. Толстуха в халате. Ветер развевает полы, видны обвислые блинчики грудей.
Бабы, женщины, тетки...
Вон девчонка лет пятнадцати. В этом же подъезде и живет. Она как-то раз приходила послушать, просила билеты в клуб, щебетала там что-то. Такая, готовенькая. Видно, что уже активно порхает по «впискам». Сейчас лицо вытянуто и сосредоточено, а губы вымазаны чем-то вишневым, но точно не помадой.
Они только что разорвали Толика. Айзек представил, как в него впиваются зубы, ногти и аккуратно прикрыл дверь. Хлопнула слишком громко. Может, они все-таки его не замечают?
Где-то должна быть кнопка блокировки... Панель, так, бортовоый компьютер... климат-контроль, подогрев сидений.
На лобовуху что-то брызнуло. Айзек сглотнул ком. Дворники со скрипом заелозили по стеклу. Не то, не то!
Уже шарят по капоту, ковыляют вокруг тачки. Кнопка!
Есть. Щелчок и Айзек заперт. Джип разве что не бронированный. Бедняга хозяин, такой танк имел, а умер одним из первых...
Айзек откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза. Ему снова нужно подумать, что делать теперь. Твари на вид безумные, но они его не видят, и благослови Господь того, кто изобрел тонировочную пленку.
Картина: хозяин джипа (который сейчас валяется под колесами) садится, хочет завести двигатель... от подъезда к «лендроверу» спешит жена. Мужчина удивленно поднимает брови: «Забыл что-то? Может, документ какой...Или с дочкой что случилось...».
Он выходит из джипа, и жена рассказывает, ЧТО случилось. Точнее, показывает.
Они скребутся в стекла.
Сколько пройдет времени, прежде чем кто-то из тварей додумается поднять камень и разбить стекло?
Айзек открыл глаза. Шелест в салоне. Перевел взгляд на бутылку «кока-колы» возле коробки передач. Газировки чуть на дне. Она сто процентов, уже выдохлась, и похожа на холодный растворимый кофе.
Шевеление сверху, сзади.
Рука пробралась в люк. Видно, был закрыт не до конца, и теперь в щель пролезла кисть и тянется, шарит. Айзек извернулся так, чтоб оказаться вне досягаемости наманикюренных пальчиков и потыкал в кнопки.
Люк прижал предплечье, и кисть забилась-задергалась, как придавленный паук. Айзек нажал еще раз - рука исчезла в щели.
Теперь можно задраить люк. Перегнулся через сидение, заглянул назад. Барсетка!
Поворошил. Куча всякой дряни, но... ключей нет.
В боевике герой сорвал бы под рулевой колонкой крышку, соединил пару проводков и двигатель бы заурчал.
Но это в фильме.
Айзек отшвырнул барсетку и вновь стал обыскивать салон, ощупывать, хлопать. В это время примерно тем же самым занимались твари, но снаружи. Айзек уже не обращал внимания на стуки и топот (эти драные суки залезли на крышу), ни на удары ладоней по стеклу. Хорошо, что трубу захватил с собой.
Закрыл глаза. Он должен сосредоточиться на ключах. Куда они могли завалиться? Куда?
Айзек вспомнил первый концерт. Толпа, ревущая толпа. Им понравилось. От них шла энергия, и распаляла Айзека, а он в ответ заражал людей своими мыслями, самим собой - всем своим существом растворялся в каждой клеточке, хотел перекроить все живое, что в них есть на собственный лад.
И люди подчинялись. Они этого хотели, хотели получить от Айзека порцию здоровой «радиации».