Рыбка плавает. Вот раскрыла рот, чтоб подхватить светляка.
А это оказался не светляк, а приманка рыбы-черта, огромной зубастой твари, с коростами и шипами по всему телу. Она заглотила малька, жадно поблескивая вытаращенным глазами.
Я поплыл дальше. Тоже свет, свет... желтоватое пятно. И я плыву на него. Большое, огромный фонарь, черный зрачок в центре.
И лилово-фиолетовые щупальца баламутят воду, тянут ко мне кольца-завитки, облепленные присосками.
Хоть в ушах и вода, я слышу пульсацию, исходящую от осьминога, но ничего не могу с собой поделать. Свет тянет меня, как мотылька, и я плыву, и вот уже в груди совсем нет кислорода, щупальцы давят на ребра, хрустят кости...
Хрустит череп.
Больно и нечем дышать, черная пасть осьминога, полная зубов...
Человеческих зубов.
Глава 21
Грязная вода вдоль дороги. Столбы черные, деревья тянут крючья веток к небу, а сырость настырно липнет к телу, треплет брезент над головами. Ветер заталкивает ее в кузов со всех сторон, и даже он не в силах разогнать вонь немытых тел.
В просвете дороги видно столбы. Сбоку поле, а по краю - как раз столбы, и кое-где еще висят обрывки проводов.
Двигатель натужно рычит, чихает, выплевывая сизо-черные комки выхлопов.
Мимо проплывают еще столбы, но с перекрестиями. Старые, электрические - древесина разбухла от постоянных ливней.
На столбах - перекрестия. На перекрестиях висят мешки.
Я сузил глаза. Не мешки, конечно.
Руки над головой, лица склонены вниз. С волос и носов капает вода, некоторые лица тоже, будто бы распухли от дождевой гнили. Сзади едут еще грузовики, на серые лица попадают отсветы фар, и столбы похожи на чудовищную гирлянду, призрачно мерцающую во тьме.
Я покашлял, толкнул Вениамина локтем. Храпит с открытым ртом, голову откинул назад.
Вместе с нами другие мужики. Измученные, сонные. Грязные. Никто не разговаривает, почти все дремлют, убаюканные мерным покачиванием кузова.
Вениамин открыл глаза, я кивнул в сторону дороги, и у него судорожно прыгнул на горле кадык.
- Мертвые? - прошептал он.
Человек на последнем столбе поднял голову. Зубы оскалены, ребра выпирают из-под кожи. Он был полностью голым, в отличие от других, и в лице проглядывали знакомые черты.
Несчастный кричит, а двигатели, ветер и шум ливня заглушают вопли. Хотя мне все равно кажется, что я их слышу.
Вряд ли это Юрец. Не хочу в это верить, и не хочу смотреть. Дорога повернула, и фигуру заглотила темнота. Поскорее бы стереть из памяти образ, но его призрачные грани еще долго остаются на сетчатке.
Риту от нас забрали и посадили в кабину. Вроде как там теплее и все такое, но мне это было слушать просто смешно. Хотя, что мы могли сделать? К тому же, они вроде как спасли нас, эти люди.
И теперь, когда мы миновали «аллею столбов», мне кажется что лучше бы нам остаться в том погребе.
Рифата прошило ответной очередью. Не надо было ему стрелять. С другой стороны, если бы он не выстрелил, то не привлек бы ИХ внимание.
Он пожертвовал собой.
Мне кажется, что внутри не осталось никаких эмоций, но нет, они просто покрылись льдом, и бьются, бьются наружу, а я их сдерживаю. До сих пор не верится, что Рифата больше нет, что конец нашим извечным спорам, и подтруниваниям друг над другом.
Вениамин глядит в одну точку. Какой-то тип подсел к нему с другой стороны и начал зудеть в самое ухо:
- Они любят таких... лю-юбят! Ты уж будь уверен, хи-хих!
От него разит табаком и туберкулезом. Вениамин смотрит перед собой остекленевшим взглядом.
Мы едем уже вторые сутки. Несколько раз увязали, а один грузовик, насколько удалось разглядеть, стек в кювет, трассу размыло.
- Они любят малышечек... У них есть целый гарем из таких... - шепчет Туберкулезник.
Его, видно, отрыли в какой-то навозной куче, и закинули к нам. Остальные пассажиры похожи на серых мумий, на трупы, лишь по недоразумению усаженные на лавки. А этот - живчик.
- Отвали! - рявкнул я на него. - Пошел в жопу!
Он смотрит на меня бараньими глазками так, как будто это вещмешок заговорил, или там, ботинки. Потом протолкнул ком по горлу, и продолжил шептать Вениамину:
- У меня была такая же девчуш-шка... Сначала одна, потом - вторая... Я кормил их, и конечно, развлекался в с-спальне... - на губах у него заблестела слюна. - С-сладкие, тепленькие девочки... С ними приятно даже просто лежать рядом...
- Заткните его! - зарычал какой-то тип, с борта напротив.
- Сс-ладкие девч-чушки, - прошептал Туберкулезник, и на меня попала капелька слюны. Это через Вениамина-то.
Я встал и сватил его за воротник. Туберкулезник все шептал чепуху насчет девочек. Он здесь всего-то часа три, и все время твердит одно и то же.
В предыдущий раз мне удалось заткнуть его минут на двадцать, и теперь он завел очередной куплет песни.
- Ну и что ты сделаешь? - в глазах его вдруг появилась осмысленность. - А? Мне похрену на тебя, с-сынок. Ты еще щегол для меня, понял? Ты должен... ты, эй! Отпусти, падла!
- Отпустить?
Туберкулезник висит над непрерывно движущейся лентой дороги. За нами по пятам следует грузовик, бампер метрах в десяти. В лицо мне ударяет свет. «Ту-тууум!», - простонал клаксон.
Туберкулезник кряхтит у меня на руках, как младенец. Морщинистый младенец, со щетиной. Новорожденный Бенджамин Батон. Я без всякой связи вспоминаю Рифата, как он вдруг ни с того ни с сего говорил: «как в том кино, ну ты помнишь...». А я не понимал в каком, и начинал гадать, и после выходило, что фильм вовсе и не имеет отношения к происходящему.
- Сс-ука! - прошипел я ему в лицо. Вениамин похлопывал меня по плечу, и говорил что-то, было не слышно сквозь рев моторов. Туберкулезник корчится, лицо искажено, на губах - слюни. Мне хочется разжать пальцы, брезгливо оттолкнуть его, но я продолжаю его держать. Тело - как пушинка. Не тяжелее палки, закутанной в лохмотья.
- Не надо! - кричит Вениамин.
- Сбрось его! - перекрикивает шум тот самый мужик, с противоположного борта.
Я разжал пальцы.
Туберкулезник ударился об пол кузова. Звука не слышно. Он что-то шептал, двигал ногами как жук, перевернутый на спину.
У меня дрожит живот, изнутри покалывают мелкие иголочки, волосы на затылке встают дыбом. Отвратительное ощущение, но я не могу его стряхнуть.
Снова гудок, но теперь его вроде сигналит уже наш водитель.
Грузовик замирает. Скрипят колеса, сдерживаемые тормозными колодками. Загнанная машина порыкивает, кашляет.
Сколько километров мы одолели? Ехали-то не очень быстро.
Звезд нет. Я вообще не помню, когда в последний раз видел звезды.
Что-то железное колотит по борту. Лязг, лязг, ЛЯЗГ.
- Выходим по одному! Выгружаемся! - кричит зычный голос.
- Спрыгиваем!
- Быстро давайте!
Голоса, собачий лай. Они стерегут нас так, как будто есть куда бежать.
Люди потихоньку вылезают. Я помогаю выбраться старику, он сжимает губы и пыхтит, по лбу течет дождевая вода. Крупные капли, вроде пота.
Мы поспрыгивали на асфальт. Грязищи намыло, везде потоки, камешки тыкают ступни сквозь подошвы. Фары круглые, будто вечно удивленные глаза, и их огни разрезают темноту на лоскуты, а ветер холодит кожу.
Я бы тоже удивился. Если б смог.
- Все выгрузились? - к нам подошел бугай в бушлате. - Постро-оились!
Мы затоптались на месте, каким-то образом приняли вид шеренги. Цевье «калаша» тускло поблескивает, Бугай кривится, и, шевеля губами, пересчитывает нас, тыкая каждого пальцем в грудь.
- Одного не хватает. Где еще один?
Мы пожимаем плечами. Подходит еще один паренек.
- Чо застыли? Лось, чего вы тут?
- Да чего, одного потеряли.