«Проснуться, проснуться»
Мясо отрывалось от стоп лохмотьями, колено вывернулось под опасным углом, накатила тошнота.
Я кричу, кричу...
Маленькие отростки ощупывают тело, лижут щеки, глаза. Твердые, осторожные щупальца, они скользят по лицу, по губам.
Я хотел отпоползти назад и наткнулся на стену. Королева нависла надо мной: темный, размытый силуэт. Пористая масса лица находилась в непрерывном движении и сквозь эту кровяную маску проглядывали знакомые черты. Я вспомнил о Северном сиянии, ведь сейчас надо мной разноцветные всполохи...
- Ты хочешь меня ты любишь меня этот мир только для нас ты любишь меня, - скороговоркой твердила Королева. Я что-то мычал в ответ, и тут нос и затылок вдруг взорвались так, как от «чиха».
- Ты любишь меня? Эй, ты слышишь меня? Рома!
Королева растворилась. На ее месте возник Вениамин: лицо чумазое, контрастирует с сединой. Он присел надо мной, протягивая дрожащие ладони.
- Что т-так-кое? Где мы?
- В камере, - ответил Вениамин, смахивая со лба прядь. - Ты кричал. Плохой сон?
- Ага, - пробормотал я. Отголоски кошмара все еще бродили в растревоженном мозгу, в груди полыхало ледяное зарево ужаса, и кровь медленно, но верно разносила его по жилам, растворяла. - Все нормально... Где Рита?
- Мне не доложили, - Вениамин резко встал, так что щелкнуло колено, скрестил руки на груди, и заходил по камере.
Сырые стены, никаких тебе окон. Тяжелая дверь, черно-зеленая. Пол бетонный, но вряд ли мы в тюрьме, поскольку вытяжка в углу забрана пластиковой решеточкой.
- Что они с тобой сделали? Почему посадили нас в одну камеру? - спросил я. Спина горит, как после мази «Финалгон», но избирательно так, что ли, как будто целая куча царапин на коже.
Сразу Оля перед глазами, и водопад. Все это было очень-очень давно, еще в День Первый, но я вижу это необычайно четко. На мгновение, вместо стен камеры передо мной распустились зеленые листья кустарников, и я услышал шум бегущей из трубы воды.
«Что это у тебя на спине?», - спросила она. А я в шутку ответил, что это, мол, девушки виноваты, впиваются в порыве страсти.
- Не знаю. Я ничего не знаю, - ответил Вениамин, ероша волосы, нарушая тем самым иллюзию. - Да разве это важно? Что ты видел, там? А?
- Где? - нахмурился я.
- Ну... Ты видел ЕЕ?
- Как понять?.. - нахмурил я брови.
- Какие сны тебе снятся? - в лоб спросил Вениамин. Глаза у него бегали, то и дело обшаривали камеру, каждый уголок. Он облизнул сухие губы - язык мелькнул как у змеи.
- Ты ведь сейчас не рисуешь. Значит, подсознание должно давать тебе картинки.
- В смысле?
- Твое подсознание выливается в рисунки, а ты брался за карандаш уже долго. Ты видел, чем все это закончится?
- Н-нет.
- Знак у тебя на спине. Он горит. - Веня сказал скорее утвердительно. И снова стал мерять цементный пол широкими шагами. Потом зарыл пятерни в седую шевелюру: - Ты можешь повлиять на это. Ты должен рисовать, это твое оружие. Знак на спине...
- Вень, прекрати... У тебя не болит...
- У меня все болит, - он показал крепкие зубы. Не желтые, а как будто тоже, с налетом пепла. - Кроме головы. И мозг работает четко. Знаешь, почти все предсказатели - шарлатаны. Они поют свою песню, а потом притягивают произошедшие события за уши. С тобой все иначе. Ты можешь моделировать события.
- У меня, правда, горит спина, - осторожно ответил я, и тоже облизал губы. В горле как-то вдруг сухо стало. В последний раз я пил дожедевую воду, сладковатую, с химическим привкусом, когда нас вытащили из грузовиков, и выстроили вдоль дороги. Тогда, когда застрелили «туберкулезника». - Откуда ты знаешь, что этот знак... горит?
- Ты на животе лежал, - дернул плечом Вениамин. - Майка задралась, да и... честно, заинтересовался я. Извини, - он отвел взгляд.
От этого я совсем уж почувстовал себя не в своей тарелке. Веня, конечно, нормальный мужик, башковитый. Но он что, рассматривал меня, пока я был в отключке?
- Они проступили четче, линии узора стали рельефными, - продолжал он. - И добавились новые. Я смог прочесть символ «в отражении - сила», но это сложно, потому что линии можно трактовать по-разному ,а я не такой уж знаток, - он стер крупные капли пота со лба. - И еще: «самое дорогое отдай врагу».
- Немного же там смысла, в этих узорах, - только и сказал я. - Вот дураки люди, а? Убивают зачем-то друг друга. А всего и надо, что оторвать у себя самое дорогое. Кстати, для большинства мужиков, самое дорогое это пенис. А вот...
- НЕ ПАЯСНИЧАЙ! - взревел Веня. И тогда я понял, что не в своей тарелке как раз ВЕНЯ. Крыша поехала.
Я всегда называл вещи своими именами.
- Вовсе и не шучу. Какому врагу? Что я должен отдать? Какое отражение?
- Ты должен взять самое ценное, что у тебя есть и отдать врагу. Ты должен использовать отражение... Ты рисуешь. Вот! - он сунул руку в карман, и я почему-то подумал, что он сейчас вытащит оттуда змею или гранату, или дохлую крысу. Но нет - он вытащил карандаш. Обычный, желтый, с розовой стеркой на конце.
- Откуда он у тебя? - улыбнулся я. - Мой карандаш... Точнее, похож на мой старый.
- Бери.
- Нет, где ты его нашел?
- Где нашел - там уж нет, - фыркнул Вениамин. - в твоем подсознании зашифрован ключ. Но ты сам не должен его увидеть. Слушай, ты не читал в детстве мифы и легенды древней греции? Минотавр, Персей, в частности?
- У тебя точно не болит голова? - я попробовал подушечкой большого пальца острие, повел по шероховатому дереву.
- Слушай... Вот твое главное оружие, - он кивнул на карандаш.
- Мамонта завалю, думаю, - протянул я. - Погоди, причем тут Геракл?
- Сейчас не время для шуток, - отмахнулся он. - Не про Геракла я говорю, а про Персея.
- И все-таки, что там со стигматом, - поморщился я, пытаясь дотянуться до того самого места, заветного - между лопаток. Больше всего горело как раз там, а ведь раньше выше поясницы не поднималось. Неужели и впрямь узор «вырос»? Собственно, горело и раньше, в предыдущие дни, но я как-то не особо обращал на это внимание. Да ведь и не заглянешь, на спину-то. В детстве, помню, пытался сцепить на спине руки, в замок - и то с трудом получалось. - Посмотришь еще? Может, считаешь какую-то дополнительную информацию? Моделирование какое-то...
- Дело не в этом. Королева - все равно, что эта тварь, медуза Горгона. Только обращает она в камень не людей, а их сознание. Она должна увидеть свое отражение, и только ты сможешь подставить ей «зеркало», понимаешь? Она должна обратить на себя свое влияние, Ром!
Завертелся ключ в замке. По спине сразу побежали мурашки, а кожу на спине прямо покалывало чувствительно.
На пороге возник жирдяй. Черная майка натянута поверх плотной куртки, которая топорщилась комками. На лице жирдяя бродила ухмылка, а на животе красовалась желтая рожа, с глазами-крестиками.
За спиной толстяка маячил тип, с сильно выдающейся вперед нижней челюстью, и тускло поблескивающим «калашом» в руках.
- Привет, ребятки, - кивнул он нам. - Как делишки?
- Лучше не бывает, - ответил я, все еще переваривая речь Вениамина. Что он имел в виду? Персей, Горгона... Не иначе, у него съехала крыша. Писатель то же еще, фантаст.
- Королева ждет тебя, - рожица на майке жирдяя как будто подмигнула. - Давай, на выход.
Я оглянулся на Вениамина. На спине продолжали гореть «иероглифы-стигматы».
Королева ждет. Ну, если ждет...
Когда мы шли по коридорам, в компании толстяка-фаната «Нирваны», и бугая с выпяченной челюстью, меня охватило дежа вю.
Все холоднее и холоднее, и сырость, сырость опять...
***
Оранжевые языки лизали небо, бензин тек по асфальту, и радужная лужа тут же вспыхнула. Айзек заслонился ладонью от зарева, пахнуло мазутом и гарью. Огонь порыкивал, схлестнувшись с ветром.