Между тем связь книги «Люди в голом» с установившейся моделью высказывания в блоге очевидна.
Едва ли не во всех рецензиях процитирован к месту приведенный в романе диалог автора с издательницей: «У вас не проза», сказала она, «а огрызки из отрывков», — и посоветовала обратиться к эпическому сюжету и придуманному герою.
Издательница оказалась не права: форму романа Аствацатуров угадал гениально. Восходящий к блогу, роман из «огрызков», с автобиографическим героем, непосредственными зарисовками из быта, свободно сменяющий тему недоверия к миру сообщением «Витя описался», переходящий от эссе к байкам, от баек к исповеди, от исповеди к описанию нравов научной богемы, оказался дефицитным товаром на книжном рынке — благодаря образу автора. Филолог, написавший не филологическую прозу, стал сенсацией. Роман будоражил несоответствием серьезного статуса автора и его легкой болтовни.
Игра с образом автора, собственно, и составляет все содержание романа «Люди в голом». Не создавший себе привлекательного двойника в блоге, Аствацатуров старательно вырисовывает маску на бумаге. Его филологическая биография (доцент СПбГУ, автор научных монографий, наконец, внук Жирмунского, то, что называется «потомственный интеллигент») выделяет его, но и отдаляет от читателя, которому мир науки может показаться узким и чуждым. Аствацатуров — повторимся, гениально — учитывает это и создает образ филолога, не вполне адекватного самому себе.
Российский аналог «чокнутого профессора» разрушает стереотипы. Рассказчик бравирует тем, как он «плохо учился», да что там, «был абсолютно необучаем». Он первый готов обозвать себя слабаком, очкариком и библиотечным червем и расписаться в том, что принадлежит к «вымирающей породе людей». Он отрекается от чтения, то есть самой природы своей профессии («в книгах нечего ловить»), выказывает подчеркнутое уважение невежественному студенту («Человек ведь тем и интересен, что он непредсказуем», живет «без оглядки на какого-то там Данте») и без пяти минут готов повернуть эволюцию вспять («неумение читать кажется мне безусловным преимуществом, великим даром»).
Записавшийся в фан-клуб варварства, Аствацатуров одновременно выдерживает имидж интеллектуала. Послушать только, как подробно, взвешенно и многомерно он характеризует концептуальную составляющую романа — в интервью. Однако собственно текст не помогает расшифровать заглавный образ. «Человек в голом» — что-то вроде «начальной формулы» в интеллигентской прозе: эмблема экзистенциальных раздумий, романтической отверженности, свободы. Автор дает поносить значок кому угодно — креативным вожатым, повязавшим на скелет пионерский галстук, невежественным студентам, самому себе. И каждый раз «обнаженность» наполняется разными значениями: то это незамутненность сознания, то социальная невостребованность, то нищета, то одиночество, то просто — с ребенка трусы сняли, класс на медосмотре.
Смехотворность заглавной идеи становится особенно ясна, когда уже намозоливший глаза эпитет «голый» на середине книги вдруг сменяется заемным аналогом — «искренний».
От романа осталось чувство, что человек в голом не был с нами достаточно искренним.
Про вторую книгу Аствацатурова, в этом году вошедшую в лонг-лист премии «НОС», сказано много ярких слов, а лучший слоган придумал автор: «”Люди в голом” были романом об одиночестве, о заброшенности. “Скунскамера” — книга страхов и дурных запахов». Между тем книга получилась совсем дистиллированная.
Автор снова — интуитивно или расчетливо — избрал беспроигрышную стратегию: большинству читателей его дебютной книжки понравилось самое начало, где про детство, и вот Аствацатуров пишет своего рода приквел, полностью посвященный школьным годам. Впрочем, напрасно мы, наверно, подозреваем автора в манипуляции читательским спросом. Есть вероятность, что тема детства — последняя не разыгранная им карта. Разве только в третьей книге он захочет подробно рассказать о том, как на деле реализуется его связь с левыми, коммунистическими идеями, о верности которым он заявил в романе. Однако это потребовало бы от его автогероя слишком большого напряжения — тогда как, судя по всему, он предпочитает уединенно писать в четырех стенах.
«Поэт Nсообщил, что давно хочет писать роман. “Но, — говорит, — у меня есть две проблемы. Первая — я ничего не знаю о жизни…”
Не в последнюю очередь я так люблю поэта Nза то, что при этом у него есть вторая проблема».