Интересно.
Да, интерес также превалирует над известным. Появляются ощущения, потом чувства и это занимает, поглощает своей необычностью. Ведь я совсем не помню, чтобы что-то касалось меня. Я не знаю, не помню подобного возмутительного отношения ко мне. Бесцеремонности в действиях. За меня решают, за меня делают и не спрашивают. Им нет дела до моих мыслей, знаний, желаний. Они чувствуют себя Богами. Себя! Я для них всего лишь пищащий комок, решивший высказать свое мнение, но еще не умеющий это делать, не знающий, как достучаться до разума оппонента.
Я для них как игрушка — порой забавная, порой обременительная. Обременяющая.
И бездушная. Об этой части моей анатомии никто не беспокоится. Ее словно нет.
Странно…
И нет слез умиления, восторженных аплодисментов, естественной радости оттого, что в этот мир явился еще один человек.
Ну, пришел и пришел…Следующий!
Н-да, поучительно. Начало многообещающее.
Меня куда-то понесли. Пуповина, по-прежнему связывающая меня с матерью, но невидимая чужому глазу, натянулась, задребезжала, тревожа меня. Я возмущенно закричала, требуя вернуть ее в исходное положение, а меня, соответственно — матери.
Но меня не слушали, хоть и слышали. И проигнорировали с завидным равнодушием.
Я закричала еще сильней и чуть посинела от натуги, и заснула от усталости, пережитых волнений и того чудного вещества, что предложили мне вместе с молоком. Чужим молоком, в котором не было и капли маминого.
Жестоко и естественно.
Вот он, первый шаг в чужой мир. Еще не понимающий кого он приютил. Еще не замечающий меня, как, по сути, и не замеченный мной. Я еще только знакомилась с ним. Он же еще только думает — а стоит ли знакомиться со мной?
Игра, длинною в человеческую жизнь, началась. Первый вздох, разорвавший болью мои легкие и вырвавшийся диким криком, заменил гонг. Вперед. Теперь, только вперед.
Правила мне были известны приблизительно. Законы непонятны. Ставки банальны и низменны. Цель — неоправданна.
Но любопытство превалировало над логикой и предостережениями души, и толкало на подвиги.
Вскоре больничные запахи, от которых я задыхалась, исчезли, растаяли без остатка, словно их и не было. Молоко больше не имело противный привкус смеси разных эмоции и синтетики лекарственных средств. Руки больше не были грубы, они были ласковы и осторожны.
Мама. Она положила меня на согнутую руку у груди, как в уютное гнездышко и улыбнулась:
— Вот и твой дом.
Я попыталась ответить той же ласковой улыбкой, но губы еще не умели изгибаться, они лишь кривились. Как правило, в требовательном крике. Странно, что этому они научились в первую очередь. Ладно, будем учиться и другому. Я вздохнула и напряглась. По лицу пробежала судорога. Все. Улыбка так и осталась недоступной. Но я твердо решила тренироваться и преуспела буквально через неделю. Мам всплеснула руками, восхитившись:
— Она улыбается.
Я напыжилась. И познакомилась с новым чувством — гордостью. Мне понравилось. Я пустила слюнку и, дрыгнув ножкой, радостно объявила:
— Агу.
— Сережа! Она агукает! Иди посмотри, слышишь, Сережа?! Твоя дочь агукает и улыбается!
Мужчина натянуто улыбнулся в ответ и навис надо мной. Наши взгляды встретились, и я четко поняла, что он не нужен мне в принципе, как и я ему, в частности. Уже. Все что он мог — сделал. За тем он и явился в мир, чтоб зачать меня, дать свою кровь — чистую, здоровую, и дальше ползти по жизни, влачить существование остаточного элемента. Его синяя с всполохами ярко красного цвета аура — раздражала, а хоботок-цупальце тянулся ко мне в поисках подпитки. Нет, я не собираюсь его питать своей энергией и терпеть, и чем быстрей он исчезнет из моей жизни, тем лучше.
Я улыбнулась ему и потянула ручки — ах, какие они у меня непослушные, неуклюжие, словно не мои. `Нужно разрабатывать их', - решила и вцепилась пальцами в его палец, сомкнула крепко — ты понял? Прощай!
Он не понял, он взял меня на руки, и я почувствовала неприятный запах грязных мыслей, чужой, почти перебродившей энергии, недовольства и нарастающего раздражения.
Нет, нам точно не ужиться вместе.
Я поднатужилась и высказала свое мнение ему на руки. Ему не понравилось. Он брезгливо скривился и поспешил избавиться от меня — молодец, понял.
Мама огорчилась и накормила меня своими претензиями к мужу, но я смолчала, лишь сжала своими пальчиками ее грудь, напоминая, что у нее есть дочь, а все остальное неважно. Подожди немножко, я научусь контролировать это непослушное тело и найду способ избавиться от ненужного в твоей, а значит и моей жизни. А пока, будем бороться, как сможем — я, а значит и ты. Начнем с тренировок легких и голосовых связок. И не вздумай укладывать меня в кроватку и ложится с этим, с позволения сказать, мужчиной, в постель! Нет, нет, это очень плохая идея! Я хочу быть с тобой — ты теплая, уютная, ты приятно пахнешь. Ты моя мама!
Нет!! — покраснела я от натуги, бунтуя всеми конечностями, колотя ими по жесткому матрасику: здесь плохо! Ты разве не видишь — здесь скопились ваши ссоры и болезни того малыша, что спал в этой кроватке до меня! Не хочу!! А-а-а!! Вон полуночница! Она ползет ко мне! Неужели ты не видишь?! Мама!!
До чего вы глупы — я же вам сказала: мне здесь плохо! А вы не поняли. Что ж, эта серая паразитка-полуночница накрыла меня тенью, подползла и легла под бок. Теперь никто не будет спать ни вы, ни я.
И я, между прочим, о том предупреждала!
Урок второй
Я добилась своего, только не поняла как. А и какая разница? Ведь теперь я сплю с мамой, вернее мама спит со мной, а папа?… Не все ли равно, где он и что — главное в комнате им даже не пахнет. Наверное, помогла та смешная старушка, что взялась отвадить полуночницу, оторвав ее от меня. Но выпроводила папу из жизни моей и мамы. Лишь последним она и занималась, искренне ненавидя моего отца. Ненависть была черной и фонила, питая своими миазмами атмосферу в комнате, и в тот момент, когда старушка сказала огненное слово, та как облако укрыла моих родителей. Я смотрела на них и улыбалась, понимая, что финал неизбежен.
За это я подыграла старушке, сделав вид, что ее пассы над моей головой возмутили эфир и вернули мне покой. Да и зачем, кому объяснять, что все проще — мы договорились с полуночницей. Она по-прежнему спит в моей кроватке и ждет нового жильца, того, кому мама отдаст ее и колыбель. Полуночнице конечно скучно — она зевает, смешно щуря глаза на кошку, что с удивлением рассматривает ее с утра до вечера.
Вот она мне нравится — умница! Видит, что живет на детском матрасике и недоумевает, почему люди этого не видят. И не пускает меня к полуночнице, а ее ко мне.
Маас любит меня, а я ее. И я точно знаю, что такое любовь — солнечная и безграничная, Пушистая. Она окутывает с ног до головы, греет, питает.
Маас ложится рядом со мной и поет песни, что я прошу — они у нее забавные. Мои руки и ноги двигаются в такт незатейливому мотиву и повторяют танец пылинок в солнечном лучике.
Мне хорошо, мне спокойно и приятно. Маас мурчит под боком: `ты смешная, ты глупая'.
`Ну и что? Знала б ты как приятно быть смешной и глупой, лежать и дрыгать ножками, глядя, как по потолку ползет солнечный зайчик. И играть с ним, и беззаботно улыбаться'.