— И зачем только я влип в это дело?! — громко сокрушался Маккрэкен. — Какой же я дурак! Пойти на такой риск — поставить на кон свою зарплату — четыре тысячи долларов в год! Нет, надо мне обратиться к психиатру — все ли у меня в порядке с мозгами!
— Может, он и выкарабкается, а может, и нет, — произнес чей-то незнакомый голос. — Неплохо поработали, молодой человек!
— Мне кажется, — послышался голос Сэма, — он вполне созрел для доставки на Голофское кладбище.
— Заткнись! — резко оборвал его Флэнеген. — Никто из вас не вымолвит больше ни слова. Это частное дело, этот Александр, вшивый грек.
Алекс слышал их шаги — они уходят… Потом снова потерял сознание.
Целых пять дней врач поддерживал его на наркотиках, а Флэнеген и Сэм сидели у его кровати с полотенцем наготове, чтобы затыкать ему кляпом рот, когда боль становилась невыносимой и он начинал дико орать. Как только раздавались эти невыносимые вопли, они комом втыкали ему в рот полотенце, старались как могли успокоить, утешить.
— Ты, Алекс, находишься в респектабельном пансионе. Здесь нельзя шуметь, им это не нравится.
В туго скрученное полотенце он мог — это никого не беспокоило — сколько угодно кричать.
Десять дней спустя врач объявил Флэнегену:
— Все в порядке. Будет жить.
Флэнеген вздохнул с облегчением.
— Глупый грек! — Он поглаживал Алекса по забинтованной голове. — Как мне хочется пнуть его слегка в живот. Нет, сейчас пойду и напьюсь. — Водрузил на голову котелок и удалился.
Три месяца Алекс лежал в одном положении в этой бедно обставленной комнате. Сэм играл для него роль сиделки: кормил, играл с ним в карты, читал спортивные новости из газет.
Когда Сэма не было рядом, Алекс лежал вытянувшись во весь рост, с полузакрытыми глазами и размышлял о своей бильярдной. Над ней будет вспыхивать и гаснуть неоновая надпись: «Бильярдный салон Алекса». Новенькие столы, кожаные кресла — все как в хорошем клубе. Даже дамы смогут спокойно играть в его бильярдном салоне. Как это тонко, изысканно! Для лучших игроков он придумает какое-нибудь поощрение — вкусный ланч, или холодные закуски, или швейцарский сыр… До конца своей жизни он теперь будет чувствовать себя истинным джентльменом: вот он сидит, в своем лучшем пиджаке, за звенящей кассой и улыбается самому себе…
Как только Флэнеген отдаст ему его деньги, он немедленно отправится в бильярдный салон на Клинтон-стрит и небрежно бросит несколько купюр на стойку. Заплатит наличными — своими с таким трудом заработанными деньгами. Ведь чуть не умер от этого, и бывали такие невыносимые дни, что в самом деле хотел умереть! До конца жизни волосы у него будут расти вот так, как сейчас, клочьями, словно отдельные кустики на пыльной обочине шоссе… Ну да черт с ними, с волосами! Нельзя что-то иметь просто так, за красивые глаза, чем-то приходится жертвовать. Пять тысяч долларов, пять тысяч долларов…
Первого июня Алекс впервые за три месяца и двенадцать дней оделся. Сидя натягивал на себя штаны, действуя очень осторожно, чтобы не задеть больного колена. Наконец все же оделся, очень-очень медленно, даже повязал галстук, и сел, уставший, в ожидании приезда Флэнегена с Сэмом. Он выйдет из этой вшивой, маленькой комнатушки с пятью тысячами долларов в кармане, все они будут лежать у него в бумажнике. Он же их заработал, честно заработал, — чего тут говорить?
Флэнеген с Сэмом вошли без стука.
— Мы торопимся, — начал Флэнеген. — Едем в горы Адирондак. Говорят, как раз в июне там очень клево. Пришли уладить счеты.
— Правильно! — похвалил Алекс и, думая о деньгах, не сдержал улыбки. — Ведь речь о пяти тысячах долларах! Это вам не хухры-мухры! Вы мне должны пять тысяч!
— Что ты сказал? — вежливо осведомился Сэм. — Пять тысяч долларов?
— Да, пять тысяч долларов, — повторил Алекс. — Пять тысяч баксов. Ведь мы так договаривались?
— Давно это было, Алекс, еще в феврале, — начал спокойно объяснять ему Флэнеген. — Сколько воды утекло с тех пор, представляешь?
— Произошли большие перемены, — подтвердил Сэм. — Ты что, газет не читаешь?
— Перестаньте дурачиться! — Алекс вот-вот готов был разрыдаться. — Хватит, нечего меня дразнить!
— Да, генерал, — Флэнеген рассеянно глядел в окно, — ты по уговору должен был получить пять тысяч долларов. Но все они пошли на оплату докторских счетов за лечение. Это, конечно, ужасно, никуда не годится. Но в наши дни услуги врачей стоят так дорого.
— Мы ведь нашли для тебя опытного специалиста, Алекс, — пояснил Сэм. — Самого лучшего. Он большой дока и в лечении огнестрельных ран. Но сколько это стоит!
— Ты, вшивая скотина, Флэнеген! — завопил Алекс. — Я тебя достану! Не надейся, что я тебя не достану, что ты от меня улизнешь!
— Тебе вредно кричать при твоем состоянии здоровья, — мягко напомнил Флэнеген.
— Да, — подхватил Сэм, — этот специалист советует тебе почаще расслабляться, не волноваться.
— Ну-ка, убирайтесь отсюда! — процедил Алекс сквозь слезы. — Убирайтесь к чертовой матери!
Флэнеген подошел к ящику стола, достал из него пистолет Алекса. Как большой знаток, извлек магазин, высыпал на ладонь патроны и отправил их все в карман.
— Это на всякий случай, — вдруг на какое-то мгновение в тебе взыграет горячая греческая кровь и ты совершишь безрассудный поступок, Алекс. А это очень плохо, вовсе ни к чему.
— Послушай, Флэнеген, — закричал Алекс, — так я ничего не получу? Ничего?!
Тот, поглядев на Сэма, вынул бумажник и бросил Алексу пятидолларовую бумажку.
— Только из собственного кармана, Алекс. В порядке моей ирландской щедрой благотворительности.
— В один прекрасный день я верну тебе ее, — пообещал Алекс. — Только подожди. Вот увидишь! Запомни этот день!
Благотворитель засмеялся.
— Эх ты, эксперт по эффективности! — И продолжал уже серьезно: — Послушай, Александр, тебе нужно уходить из нашего бизнеса. Прислушайся к совету немолодого человека. У тебя для него не хватает темперамента.
— Я тебе ее верну! — упрямо повторил Алекс. — Не забудь, что я тебе сказал.
— Ах, генерал! — снова засмеялся Флэнеген. — Этот ужасный грек! — Подошел поближе, сильно ударил Алекса тыльной стороной ладони по затылку. — Прощай, Александр! — И вышел из комнаты.
Сэм подошел и положил ему руку на плечо.
— Позаботься о себе, Алекс. Тебе пришлось пережить такое потрясение. — И последовал за Флэнегеном.
Минут десять Алекс просидел на стуле; глаза у него были сухие, из носа сочилась струйка крови, — результат удара Флэнегена по затылку. Вздохнув, он встал, надел пальто; нагнулся, подобрал пятидолларовую купюру, положил в бумажник. Засунул пистолет с пустым магазином в верхний карман и осторожно, не торопясь, вышел на улицу, ярко освещенную теплым июньским солнцем.
Не спеша преодолел два квартала до Грин-парк и сел там, задыхаясь, на первую же скамейку. Несколько минут сидел, над чем-то размышляя, покачивая время от времени головой. Наконец вытащил из внутреннего кармана пистолет, огляделся по сторонам и бросил в стоявший рядом мусорный бак. Раздался глухой сухой звук, — упал, по-видимому, на плотную бумагу.
Алекс заглянул в бак, выудил оттуда брошенную кем-то газету и развернул на странице под рубрикой «Требуется помощь». Сидя на солнце, все время моргая от яркого света, большим пальцем провел по газетной полосе, задержав его на заголовке — «Требуется ваша помощь, молодые ребята». Так и сидел он на теплом июньском солнышке, в пальто, и отмечал что-то карандашом на полях газетной полосы.
«Мой бутончик!»
Моллой, открыв ключом дверь своего дома, неслышно вошел в гостиную. Осторожно положил сверток на библиотечный столик из пожелтевшего дуба, рядом с аккуратной пачкой старых журналов «Католическая стража». Полюбовавшись свертком, улыбнулся, и улыбка осветила его задубевшее от сурового климата старческое лицо. Сняв шляпу, как и полагается воспитанному человеку, заорал: