Мистер Гольдштейн с мрачным видом осуществлял свою месть. Вырвал ножки из стола и запустил ими в миссис Гольдштейн. Действовал он неловко, неуклюже и бросал предметы так, как это делают женщины, действуя только локтем, но в этом ничего комичного не было. Перемещался по комнате, исполненный решимости, бросая грозные, убийственные взгляды на ошарашенных, перепуганных женщин. Распорол кожу дивана и вытряхнул из него на пол набивку. Переломил пополам настольную лампу с подставкой. Опрокинул стенной шкаф с фарфоровой посудой и гонял по комнате ногами куски разбитых тарелок. Вырвал электропроводку из стены, разбивал электрические лампочки об пол; они взрывались с шумом пистолетных выстрелов. Схватив кухонный нож, изрезал все обои на стенах на куски. Вытаскивал яйца из ячеек в холодильнике и с наслаждением разбивал их о стену. Туда же полетела и стеклянная банка с молоком. Бешено разрывал попадавшиеся ему под руку книжки пополам, по корешку, и бросал на пол. Вытащив из футляра скрипку Джо, вдребезги разбил ее о стену мощным ударом с размаха и, словно кинжалом, нанес миссис Гольдштейн удар острым концом сломанной деки. Наносил ей удары любым предметом, который вдруг оказывался у него в руках. Она ужасно кричала, что было сил; Софи завывала:
— Па-апа, па-апа!
А он, довольный своим дебошем, лишь ворчал:
— Сука! Сука! — и швырял в нее бутылки.
Она только визжала от страха, слыша, как звенят вокруг нее падающие на пол осколки стекла.
Не прерывая потока страшных ругательств на идиш, он орал во всю мочь:
— Я здесь хозяин! Я здесь хозяин!
Наконец Софи удалось вытащить за руку миссис Гольдштейн из дома. Они пробежали мимо, даже не заметив меня. Мистер Гольдштейн тем временем прекратил свою разрушительную работу. Он стоял по щиколотку в кусках обивочного материала и разорванных обоев. Желток от яиц засох у него в волосах вместе с прилипшей к ним скорлупой. Кровь капала из ранки на руке на кусок бумаги у его ног. Осколки фарфоровой посуды валялись повсюду. На лице мистера Гольдштейна не было абсолютно никакого выражения. Над его головой осталась единственная не разбитая электрическая лампочка, и она едва освещала своим тусклым, желтоватым, скучным светом порушенную комнату.
— Шлюха! — неустанно повторял он. — Я здесь хозяин, я!
Два часа спустя, когда за ним приехали санитары, чтобы отвезти его в сумасшедший дом «Кингз-каунти», он покорно, не оказывая никакого сопротивления, пошел с ними, все время повторяя:
— Я здесь хозяин! Я здесь босс!
Маленький Генри Ирвинг
Игральные кости, словно маленькие кавалерийские всадники, с грохотом рассыпались по бетонному полу военной академии.
— Восемь! — Эдди дергал себя за высокий воротничок кадетской формы. — Выпади, восьмерочка, дорогуша, прошу тебя, выпади! — Стоял широко улыбаясь, отряхивая пыль с колен брюк, красовавшихся отутюженными, острыми, как лезвие бритвы, складками. — Ну, считайте!
Сторож, печально качая головой, сел, повернувшись к нему спиной.
— Уж лучше мне лечь вот на этом самом месте и умереть. Только подумать, ведь Рождество! Может ли человеку так ужасно не везти на Рождество, как мне, несчастному!
— Может, бросим джек-пот? — сделал Эдди соблазнительное предложение.
— Нет! Нутро мое говорит — нет! — твердо заявил сторож.
— Бросайте, разыграем джек-пот.
— Что ты! Если я проиграю, то не смогу даже купить себе кружку пива на Рождество.
— О'кей, — согласился Эдди равнодушно, сгребая серебряные монеты, — если вы хотите закончить побежденным, то…
— Ладно, бросаю на джек-пот, — мрачно откликнулся сторож и вытащил из кармана свою последнюю двадцатидолларовую бумажку с таким спокойствием на грани отчаяния, с каким умирающий подписывает завещание. — Ну, давай ты, Бриллиантовый Джим.
Эдди что-то проворковал костям, зажатым в кулачках, таким теплым и гладким на ощупь, и начал постукивать ими по своим худым коленкам.
— Ну все, решающий момент наступил! — тихо крикнул он своим кулачкам. — Ну, мои любимые…
— Бросай! — с раздражением крикнул ему сторож. — Нечего здесь заниматься поэзией!
— Четыре, три; пять, два; шесть, один! — заговорщически, словно уговаривая, Эдди шептал зажатым в кулачках костям. — Прошу вас, мне больше ничего не надо!
— Да бросай же, черт бы тебя побрал! — заорал, теряя терпение, сторож.
Осторожно Эдди катнул кости по холодному, твердому полу. Они остановились, разбившись наконец по парам, словно любовники, обнявшиеся перед последним ударом Судьбы.
— Ну что, разве не семь? — мягко осведомился Эдди.
— Боже, и это на Рождество! — отчаянно взвыл сторож.
Эдди старательно пересчитывал и сортировал выигранные деньги.
— Ну, должен вам сказать, вы отчаянный, азартный игрок, долго сопротивлялись, — решил успокоить старика напоследок победитель.
— Да-а, — цедил печально сквозь зубы сторож, — да, конечно. Такой пацан, как ты! Скажи, сколько тебе лет? Миллион исполнился на той неделе, да?
— Мне тринадцать. — Эдди отправил деньги в карман. — Но я из Нью-Йорка.
— Сейчас Рождество. Тебе давно пора сидеть за праздничным столом с мамочкой и папочкой. Такой пацан! Пусть провалится в преисподнюю твой дом вместе со всей твоей семейкой!
— Здесь, в Коннектикуте, — Эдди стаскивал узкую для него форменную курточку, — никто не умеет делать деньги. Сообщаю вам об этом только ради вашего благополучия.
— Тебе давно пора быть с папочкой и мамочкой, с братьями и сестрами, если только они у тебя есть.
Большие черные глаза Эдди вдруг застлались слезами.
— Мой отец сказал, чтобы и духу моего не было дома целый год.
— Это почему же? — поинтересовался сторож. — Увел у него штаны на прошлое Рождество?
Эдди высморкался, и слезы пропали у него из глаз.
— Нет, я ударил свою сестренку лампой. Мостовой лампой. — При воспоминании о своем «подвиге» губы у него плотно сжались. — И снова ударю. Ее зовут Диана. Ей пятнадцать лет.
— Хорошенькое дельце! Какой милый мальчик, все в один голос твердят.
— Ей в результате наложили четыре шва. Орала целых пять часов. Диана! Говорит, я мог погубить безвозвратно всю ее красоту.
— Ну, в любом случае, красоты у нее от этого не прибавится, если ты будешь лупить ее мостовой лампой, — резонно заметил сторож.
— Она собирается в артистки. Театральные.
— Очень хорошая профессия для девочки.
— Ах, бросьте! — Эдди фыркнул. — Ну что в ней, скажите на милость, хорошего? Ей дают уроки учителя танцев, французского, английского, музыки, ее обучают конной выездке, а папа все время осыпает нежными поцелуями и называет своей маленькой Сарой Бернар. От нее несет дерьмом.
— Разве можно так отзываться о родной сестре? — сурово упрекнул его сторож. — У меня даже уши вянут от таких слов, тем более, если их произносит такой мальчик, как ты.
— Да заткнитесь вы! — с горечью выпалил Эдди. — Тоже мне маленькая Бернар выискалась! Папа у меня тоже актер. Вся эта чертова семейка — сплошные артисты. Ну, разумеется, кроме меня, — заключил он с мрачным удовлетворением.
— Ты ведь играешь на деньги, — заметил сторож, — чего тебе беспокоиться?
— Маленькая Бернар. Отец возит ее повсюду с собой: Детройт, Даллас, Сент-Луис, Голливуд.
— Даже в Голливуд?
— Ну а меня отослал сюда, в военную академию.
— Военная академия — самое подходящее место для юных, пытливых умов. — Сторож чувствовал гордость за свое учреждение.
— А-а-а… тоже мне, маленькая Бернар. Мне так и хочется наступить ногой на ее смазливую мордашку.