– Да нет, не стоит, – возразил он, – настроения нет.
Однако тут же все выложил, и в наилучшем виде.
– Учитывая, что это за тип, – заключил он, – я теперь уверен, что искать его надо не здесь, а где-нибудь в Африке.
Как и полагается после подобного заявления, воцарилась мертвая тишина.
– Но ведь Африка-то большая, – отозвалась Анна. – Ты бы хоть уточнил где.
Он уточнил. Это длилось не меньше получаса. Мы с ней слушали довольно рассеянно, потому что думали совсем о другом. Речь шла о том, чтобы пойти в Дагомею и найти там одного бывшего матроса с яхты, некоего Луи, родом из Марселя, – она помнила его. Так вот, как раз на прошлой неделе этот самый Луи написал Эпаминондасу, чтобы узнать его мнение насчет одного типа по имени Жеже, с которым он познакомился в Дагомее, в племени эве, неподалеку от Абомея, и который, как утверждает Луи, вне всякого сомнения, и есть тот самый матрос с Гибралтара. Эпаминондас пока что ничего не ответил Луи, потому что счел более уместным прежде поговорить с Анной. Он рассказал нам про эве. Очевидно, что уже успел неплохо просветиться. Оказывается, есть такое племя кочевников, занимаются сельским хозяйством, часть года живут на плоскогорьях Атокары. Места там очень красивые, озера и куду[1], хоть и мелкие, но все же. Короче говоря, он не может ручаться, есть ли у Луи веские основания, чтобы заставлять ее тащиться в такую даль. Пусть сама решает. Что и говорить, даль несусветная… Хотя, судя по тому, что он о нем знает… Говорил Эпаминондас долго и много, то и дело перескакивая с одного на другое и мешая очарование куду с магическими чарами Гибралтарского матроса. Слишком долго. А мы уже слишком долго глядели друг на друга. Полностью поглощенный своими эве, он ничего не замечал.
– А почему бы тебе, – проговорила она наконец, – не пойти вместе с нами?
– Даже не знаю, – как-то застенчиво уклонился Эпаминондас.
– Из-за своего грузовика, что ли? – уточнила она.
– Да он даже не мой, – возразил он, – у меня вообще нет ничего своего, кроме разве что шкуры.
Я отлично понял, и не без оснований, намерения Эпаминондаса. Правда, она вдруг ни с того ни с сего заявила, что ей надо немного подумать, и покинула нас. Чем не на шутку потрясла Эпаминондаса. Однако я оставил его наедине со своим недоумением, тоже отправился к себе в каюту и растянулся на койке. Так или иначе, но какой-то жребий был брошен. У меня не хватило времени уточнить, какой именно. В общем, мы отправлялись в центральную Африку. Я заснул в зеленой саванне, где кишмя кишели куду.
Проспал я долго. Должно быть, проснулся где-то перед самым ужином. И тут же поднялся в бар. Ее там не оказалось. Один только Эпаминондас спал крепким сном, растянувшись на двух креслах. Больше никого на яхте видно не было. Я зажег свет. Эпаминондас недовольно заворчал, но не проснулся. Плита для подогрева была выключена, ужина не готовили. Я бегом бросился в трюм и убедился, что обе машины на месте. Потом не спеша снова поднялся в бар, разбудил Эпаминондаса и спросил у него, где она. Он ответил, что я уже знал и без него, – у себя в каюте.
– Она, видите ли, размышляет, – пояснил он. – Если она уже начала размышлять над такими вещами, стоит идти в Дагомею или нет, этому конца-края не видать. Будто над этим надо еще размышлять, да тут и думать-то нечего.
Он сказал, что вскоре после того, как я ушел, она снова появилась из каюты и отпустила всю команду до полуночи на берег. Сказала, что снова отправляемся в путь, только не удосужилась уточнить, куда плывем.
– Я жду, когда она наконец вдоволь наразмышляется, – добавил Эпаминондас, – чтобы предупредить своего агента по перевозкам.
Я оставил Эпаминондаса и спустился к ней в каюту. Впервые я вошел не постучавшись. Зажег свет. Она лежала, одетая, заложив руки за голову, в позе, напомнившей мне, какой я увидел ее тогда, в зарослях тростника. Уселся подле нее. Судя по всему, она плакала.
– Вставай, – сказал я, – Пошли посидим где-нибудь в ресторанчике.
– Я не голодна.
– Ты же всегда голодная.
– Нет, не всегда.
– Эпаминондас, там наверху, уже весь истерзался, ждет, когда ты наконец решишь, плыть к этим эве или нет, ему ведь надо еще предупредить своего агента по перевозкам.
– Конечно, плывем, так ему и передай, нынче же ночью снимаемся с якоря.
Она попыталась что-то вспомнить.
– А куда мы плывем-то?
– Ну, это уж слишком, – заметил я. – Как куда, к дагомейскому племени эве, в район Абомея.
– Ах, да. Это ужасно далеко.
– Дней десять?
– При хорошей погоде. А если нет, то и все пятнадцать.
– У тебя что, нет желания поохотиться на куду, как в книгах Хемингуэя?
– Нет, – ответила она. – Потом добавила: – Это уже двадцать третья телеграмма, с тех пор как я ищу его. – И с улыбкой прибавила: – Мы ведь охотимся совсем не на куду.
– Но раз уж он такая редкая птица, этот матрос, можно для разнообразия пару дней поохотиться и на что-нибудь другое. Ведь надо же время от времени наполнять ягдташ хоть какой-нибудь мелкой дичью. Так почему бы нам не поохотиться на куду?
– А если он окажется у эве?
– Что ж, тогда ты сможешь поохотиться на куду вместе с ним.
Она умолкла. Я не решался смотреть на нее слишком много.
– А охота на куду – это опасно, да?
– Разве что самую малость, ровно столько, сколько нужно. А потом, в глазах мужчин все куду стоят один другого. Так что, как бы тебе сказать, это упрощает охоту.
– А во время охоты на куду разговаривают?
– Когда охотишься, нельзя поднимать ни малейшего шума и ни в коем случае нельзя разговаривать. Это же всем известно.
– Разве нельзя переговариваться совсем шепотом, на ухо? Ведь это-то разрешается, разве нет?
– Само собой, – согласился я, – но тогда можно говорить только о дичи. Тут нельзя отвлекаться ни на минуту.
– Надо же, я и не знала, что взяла на борт такого искусного охотника. Но это ведь нелегкая добыча, куду.
– Самая прекрасная на свете.
– И что же, они и в самом деле не говорят ни о чем, кроме куду?
– Нет, отчего же, по вечерам, после охоты, иногда о литературе. Но важней всего на свете для них то, что они охотники на куду.
– И никогда-никогда ни о чем другом?
– Никогда ничего нельзя утверждать наверняка, может, иногда и еще о чем-нибудь, кто знает.
– Жаль, что ты не посмотрел город, он очень красивый, – невпопад сказала она.
Я поднялся. Она удержала меня за руку.
– Ты так же разговаривал и с той женщиной? Ты и с ней так же разговаривал?
– Я вообще никогда с ней не разговаривал, берег себя до лучших времен. Я не был счастлив.
Она медленно проговорила:
– А вот я, кажется, была.
– Охотно верю, – согласился я.
И вышел из каюты. Направился в бар к Эпаминондасу. Он с нетерпением поджидал меня, сидя за бокалом вина.
– Ну, что она сказала?
– Ничего.
– Что ни говори… – Он отпил из бокала, пощелкал языком. – А это стоящее дело. Видно, ей уже просто надоело, другого объяснения и быть не может.
Я вспомнил про ее поручение.
– Да, она просила тебе передать, что мы отправляемся к этим твоим эве.
Он не выказал ни малейшей радости. Скорее уж наоборот, как-то бессильно, прямо со стаканом в руке, рухнул в кресло.
– Когда?
– Сам знаешь, этой ночью.
Он захныкал.
– Ну вот, опять меня куда-то несет. Так мне сроду ничего путного не сделать.
– Надо знать, чего хочешь, – изрек я.
– Она приехала за мной в Маюнгу, к моей бедной матери, кабы знать, что ей от меня было нужно, так лучше бы уж остался там, где был. – И, понизив голос, добавил: – До сих пор не могу понять, как это ей удалось меня разыскать…
– Если разобраться, все мы тут в таком же положении. Так что нечего жаловаться.
Он меня не слушал.
– Моя мать, она все время пишет, просит вернуться. Отец уже старый. Мы торговали апельсинами, дела у нас шли неплохо, теперь все пришло в упадок…
– Возьми да вернись к себе в Маюнгу, что тебе мешает?..
Он занервничал.
– Вот увидишь, сам увидишь, каково это, вернуться в Маюнгу после того, как она таскала тебя за собой то в Темпико, то в Нью-Йорк, то в Манилу. Да я там с тоски подохну, в этой Маюнге. Ты еще не знаешь, о чем говоришь.
– Тогда не вижу, чего ты там забыл, можешь вообще никогда не возвращаться.
– Вот она найдет его, тогда вернусь. Но не раньше.