Прозвища, которыми Я. И. Френкель наградил своих молодых коллег, могут показаться слишком резкими тому, кто забудет «обстоятельства времени и места». Всем, чьи имена появились на последних страницах, было присуще чувство юмора, постоянная готовность к поединкам, оружие в которых — остроумие. Кроме того, для научных организаций того времени совсем не характерна была устойчивая иерархия с дистанциями, которые поддерживаются писаными и неписаными законами. Бывало, что один и тот же человек мог быть одновременно студентом, аспирантом и, скажем, заведующим кафедрой физики в комвузе (в коммунистических вузах ускоренно повышали образование руководящие работники, имевшие большой жизненный опыт, но не получившие систематического образования).
А учитывая эти обстоятельства времени и места, надо только установить долю правды, которая, как в каждой шутке, есть в этих прозвищах. О намеке на их общий корень говорить не надо, но следует сказать, что первое прозвище могло быть рождено не только остроумием Я. И. Френкеля, но и поэтическим даром Демьяна Бедного. Одно из его стихотворений на злобу дня, регулярно появлявшихся в «Правде», называлось «До атомов добрались». Ему была предпослана газетная цитата о том, что «24-летний аспирант ленинградского университета Г. А. Гамов сделал открытие, произведшее огромное впечатление в международной физике. Молодой ученый разрешил проблему атомного ядра» (речь шла, разумеется, о работе по альфа-распаду) . А начиналось стихотворение так:
СССР зовут страной убийц и хамов.
Недаром.
Вот пример: советский парень Гамов.
Стихотворение было вложено в уста негодующего буржуя, за исключением последних двух строк: «Подкоп иль не подкоп, а правду говоря, /В науке пахнет тож кануном Октября»[28].
В Физтехе это стихотворение прекрасно знали и ехидничали над интересом пролетарского поэта к ядерной физике. Доставалось и «советскому парню». А в первой рифме ядерно-революционного стихотворения легко увидеть первое прозвище.
Что касается второго, то, как известно, деликатность не была главным достоинством Ландау.
И, наконец, прямо противоположная причина давала повод для третьего прозвища. Бронштейну при всей его внутренней свободе и критичности было не свойственно обижать человека только потому, что тот отличался от него самого. Он не был склонен к оценкам, по-детски однозначным, и, по мнению, например, Ландау, был чрезмерно терпим к инакомыслию.
Бронштейн вряд ли испытывал особые симпатии к научному стилю Я. И. Френкеля, у которого обильно рождающиеся идеи и образы не сразу и не всегда находили точное математизированное воплощение. Для Френкеля был характерен модельный подход к интересовавшим его проблемам. Как правило, он удовлетворялся полуколичественным, с точностью до коэффициентов («с точностью до п/2») решением. Объяснив таким образом занимавший его эффект, он терял к нему интерес и обращался к другой задаче. Бронштейну гораздо ближе было физическое мышление Ландау. Но, в отличие от Ландау, он не считал, что право на существование имеет только один стиль[29]. И во всяком случае личное его отношение к Я. И. Френкелю нисколько не страдало от различия их вкусов в физике.
Все это вместе взятое и стало, по-видимому, для Френкеля поводом наградить М. П. прозвищем, весьма малоприятным, если к нему относиться всерьез. Но относиться к шутке серьезно можно только до тех пор, пока не установлена доля правды в ней. Для тех, кто знал Бронштейна «в действии» — в дискуссиях и у доски, было совершенно ясно, что доля эта очень мала. Неукротимость его духа и самозабвенное служение истине исключали какие-либо компромиссы, не достойные истины.
Различие в стилях, о котором мы говорим, не объяснить лишь возрастом. Оно коренится глубже, в структуре личности. Простые, «на пальцах», методы Френкеля вызывали ощущение неясности не только у молодых теоретиков. Вот что писал Эренфест своему другу Иоффе в 1924 г.: «Образ мышления Френкеля настолько отличается от моего, что нельзя рассчитывать на плодотворное взаимное влияние: для него "результаты" бесконечно важнее, чем "понимание"; до сих пор из наших бесед почти ничего не вышло. Его укротить мог бы только Паули, поскольку он одновременно и находчив и четко мыслит» [311, с. 178].
28
Текст между приведенными двустишиями: «Чего хотите вы от этаких людей?! / Уже до атома добрался лиходей! / Мильоны атомов на острие иголки! / А он — ведь до чего механика хитра! — / В отдельном атоме добрался до ядра! / Раз! Раз! И от ядра осталися осколки! / Советский тип — (Сигнал для всех Европ!) / Кощунственно решил загадку из загадок! / Ведь это что ж? прямой подкоп / Под установленный порядок?» (стихотворение опубликовано 25.11.1928 г., а в 1930 г. вторично, в 14-м томе полного собрания сочинений Д. Бедного [106]).
29
Свидетельством этого можно считать совместную работу Бронштейна и Френкеля 1930 г. [9]. Обстоятельства, которые привели к ней, точно не известны. Можно, однако, предположить, что обсуждался результат Раби [256] - возникновение уровней у электронов в магнитном поле, и Френкель объяснил его простейшим путем, применив боровские постулаты. Большего, с его стилем мышления, было не нужно: эффект понят на простой модели и вычислен простейшим способом. Бронштейну этого было недостаточно: если квантование действительно существует и не обязано релятивизму (как это выглядело у Раби), то его надо получить из уравнения Шре-дингера. Решение этой задачи подтвердило «простой» результат, но вместе с тем уточнило и обосновало его. Два подхода к получению результата иллюстрируют стили старшего и младшего авторов статьи.