Он быстро выбрал тему, позволяющую показать науку «не как склад готовых открытий и изобретений, а как арену борьбы, где конкретный живой человек преодолевает сопротивление материала и традиций» [174]. Эта тема — спектральный анализ. Однако набросок первых глав, который автор сделал со свойственной ему легкостью пера, Маршака не удовлетворил. Понадобилась большая работа редактора и автора, чтобы найти сюжет — историю открытия гелия, ключевые слова — «солнечное вещество» и, главное, чтобы автор выработал собственную литературную точку зрения на текст.
В предыдущих научно-популярных работах Бронштейна можно найти и яркие метафоры, и эмоциональную интонацию, и абзацы, написанные живым, ритмически организованным языком. Но совсем рядом — тусклый язык и громоздкий синтаксис. Конечно, человек, целенаправленно ищущий знаний, мог и не заметить этих трудных мест, но они были бы непреодолимы для 13-летнего читателя, и без того ошеломленного сложностью мироздания. Для такого читателя язык произведения во всех масштабах, начиная от отдельного слова, должен быть очень точным, ясным и простым. И эта простота может быть результатом только большого труда. Точное слово — цель каждого литератора. Но в редакции Маршака поддерживался настоящий культ точного слова, точной интонации. Точность, конечно, соотносилась не с каким-то каноном, а с литературным своеобразием автора. Приблизительность вызывала у сотрудников Маршака почти физическую боль, каждое слово и каждый знак препинания должны были стать незаменимыми. Такое отношение к языку было новым для Матвея Петровича, но он его быстро освоил.
Литературный талант, или, проще, способность к литературной работе не изолированы от других свойств личности. В бронштейновском таланте лектора сложились его чувство композиции, умение организовать материал, богатство и свобода языка, понимание психологии восприятия. А ведь это все необходимые составляющие профессии литератора.
Титульный лист «Солнечного вещества» с дарственной надписью Л. К. Чуковской
Не следует, однако, преуменьшать новизну и трудность задачи, вставшей перед Матвеем Петровичем. Его лекции и доклады слушали взрослые люди, имевшие уже изрядный запас знаний и стремящиеся пополнить его. А теперь он пишет для 13-летнего человека, который «хочет все знать», но знает пока еще очень мало. Правда, писать для такого человека Бронштейну в некотором смысле и легче. Юный читатель психологически ему ближе «нормального» взрослого, чьи мысли заняты благоустройством своего быта. Потому что люди, подобные Матвею Петровичу, сохраняют бескорыстный интерес к окружающему миру, интерес, который в первые полтора десятилетия жизни присущ каждому и не подчинен еще карьерным соображениям, заработку и т. п. Но, несмотря на такую близость к читателю, на первую свою научно-художественную книгу Матвей Петрович потратил много сил. Ко всем задачам, за которые он брался, он относился всерьез (впрочем, в редакции Маршака иное отношение было невозможно). А. И. Ансельму, к примеру, он признавался, что для «Солнечного вещества» полгода читал старые журналы. О трудоемкости этой книги говорит и большое различие между первым ее изданием в «Костре» (1934) и окончательным текстом, опубликованным сначала в горьковском альманахе «Год восемнадцатый» и затем отдельной книжкой в 1936 г.
Зато результат большой работы получился замечательным. Мы не станем пересказывать эту книгу. Как и всякое произведение подлинной литературы, «Солнечное вещество» в сущности пересказу не поддается. «Я расскажу о веществе, которое люди нашли сначала на Солнце, а потом уже у себя на Земле»,— так начинается книга. Трудно представить человека, который, прочитав эту фразу и просмотрев оглавление, не захотел бы узнать, что содержится в маленьких главках, «Цветные сигналы», «Неудача», «Простой кусок стекла», «Сигналы расшифрованы», «Пепел, гранит и молоко» и т. д.
Был доволен книгой и Маршак. Не случайно он написал для нее предисловие [235], которое по сути было программой детской научно-художественной книги. Новый литературный жанр противопоставлялся прошлому, когда, по словам Маршака, ремесленники научно-популярного цеха, мало верившие в увлекательность самой науки, придумывали всевозможные аттракционы, чтобы сделать свой предмет занимательным:
«Лукавая и фальшивая дидактика нам не к лицу. Мы уважаем науку и уважаем ребенка. Мы помним особенности детского возраста, но это обязывает нас не к упрощению, а к простоте, к последовательности и ясности мысли. Конечно, ребенок требует от книги занимательности, но занимательность должна быть достигнута не посторонними средствами, не развлекательными интермедиями, а самой сущностью книги, ее темпераментом, ее идейным богатством. А это возможно только тогда, когда автор сам увлечен научной проблемой, когда он имеет право свободно и уверенно, по-хозяйски, распоряжаться своим научным материалом». При этом автор должен обходиться без терминов там, где это возможно,— «такое умение дается лишь тому, кого точность научных формулировок не отучила навсегда от живой речи». И тогда научную книгу для детей «можно и должно мерить меркой, приложимой ко всем видам художественной литературы».