Матвей Петрович был не из тех, кто может поступать вопреки собственным убеждениям. Например, он поддерживал весьма близкие отношения с двумя физиками, которые друг друга не выносили. Однако им ничего не оставалось делать, как терпеть это весьма необычное — «неравновесное» — положение, поскольку изменить ситуацию в свою пользу оба были не в силах.
Вспоминая о Бронштейне, мало кто обходился без эпизодов, которые можно назвать «...но истина дороже». Вот один такой.
1935 год. Докторская защита Бронштейна. Выступает В. А. Фок — его оппонент и за пять лет до этого университетский преподаватель. Безоговорочно высоко оценив диссертанта и его работу, Владимир Александрович высказал некое соображение, касающееся не столько самой диссертации, сколько теоретической ситуации в целом. Бронштейн возразил решительно, не используя никаких обычных в таких случаях формул вежливости. Он был совершенно не согласен с замечанием Фока и не считал нужным скрывать или маскировать свое несогласие в вопросе, который продумал. По свидетельству очевидцев, возражал Бронштейн так напористо, что стало неясно, кто здесь защищается.
Надо при этом иметь в виду, что Фока и Бронштейна связывали теплые отношения и глубокое взаимное уважение. Связывала их и работа в ЛФТИ, и преподавание в ЛГУ, где Фок заведовал кафедрой квантовой механики, а Бронштейн (языком отдела кадров) исполнял обязанности заведующего кафедрой теоретической физики.
О том, что система ценностей Бронштейна имела общественное звучание, свидетельствует отрывок из его письма Фоку в апреле 1937 г.: «Я придерживаюсь того (несколько подозрительного по своему происхождению) взгляда, что "общественное благо выше частного блага". Не понимаю, как можно при обсуждении вопроса о том, кто будет учить физиков механике, принимать во внимание, что Н. — симпатичный человек и что он нуждается в деньгах. ... Н. настолько некультурен, что рассматривает преподавание как дань, которую должен заплатить государству научный работник для того, чтобы ему дали средства к существованию и возможность в свободное время заниматься научным творчеством (я намеренно оставляю в стороне вопрос о возможном качестве научного творчества самого Н., так как этот взгляд все равно неправилен и нечестен, независимо от того, высказывает ли его хороший или плохой ученый)» [99].
Первым, кто пришел в дом М. П. Бронштейна после его ареста, чтобы получить достоверные сведения, был В. А. Фок. А в марте 1939 г. одновременно с научной характеристикой Бронштейна, подписанной С. И. Вавиловым, Л. И. Мандельштамом и И. Е. Таммом, письмом С. Я. Маршака Генеральному прокурору СССР было направлено письмо В. А. Фока, которое мы приведем полностью (по копии, сохраненной Л. К. Чуковской):
«Прокурору СССР т. Вышинскому от академика д-ра В. А. Фока.
Многоуважаемый Андрей Януарьевич! Я присоединяюсь к ходатайству Лидии Корнеевны Чуковской о пересмотре дела ее мужа, бывшего доцента Ленинградского университета Матвея Петровича Бронштейна.
М. П. Бронштейн в своей научной деятельности проявил себя как талантливый молодой ученый, сделавший ценный вклад в советскую науку и обладающий исключительной эрудицией в области теоретической физики. Его докторская диссертация, посвященная общей теории относительности Эйнштейна, содержит результаты большой научной ценности. В своих работах по теории металлов и полупроводников он также дал много нового. Наконец, ему принадлежит ряд научно-популярных книг для юношества, исключительно высокое качество которых было отмечено в свое время в нашей центральной прессе.
В случае, если Вы найдете возможным удовлетворить ходатайство Л. К. Чуковской, прошу при пересмотре дела М. П. Бронштейна учесть большую ценность его как научного работника».
Не будем обольщаться надеждой, будто примененным мозаичным методом можно воссоздать живой облик Матвея Петровича Бронштейна. Даже если в мозаике применять элементы резко контрастирующих цветов. Все равно остались непокрытые места, а кое-где элементы мозаики наложились один на другой (объемности изображения это вряд ли способствует).
Автор биографии, говорят, должен любить своего героя, чтобы претендовать не просто на точность описания, а на подлинную жизненную точность. Но любовь бывает слепой к недостаткам. А у читателя розово-голубой, всецело положительный образ может вызвать недоверие и даже раздражение.
В нашем случае опасность была особенно велика. Кто-то сказал, что недостатки человека — это продолжение его достоинств. В соответствии с логикой, основанной на этом афоризме, у каждого должно быть ровно столько недостатков, сколько и достоинств. У нас ущербность такой логики обнаружилась очень явно. Сбиваясь с ног, мы выискивали недостатки в нашем герое, дабы сделать его образ более правдоподобным. Увы, результаты поисков оказались скудными: правдоподобие и правдивость — слова, имеющие общий корень,— однако... Это не означает, что нам не встречались нелестные для Бронштейна высказывания. Один его знакомый, например, утверждал, что он «был склонен не столько к юмору, сколько к цинизму»; другой — что «ум его был схоластическим и почти целиком тратился на ориентирование среди разнообразного хлама, которым была заполнена память»; третий свидетельствовал даже, что «у М. П. было очень много неприятных черт и он мог обидеть человека совершенно ни за что». Однако внимательное рассмотрение этих «обвинений», с учетом личности обвинителя и соответствующей ситуации, поворачивало отрицательные характеристики если не на 180, то на 90°.