Теперь Алю охватило любопытство, потянуло заглянуть в замочную скважину: что это он там поделывает? Сама не зная зачем, она шагнула к двери, наклонилась и приникла глазом к замочной скважине. На долю секунды ей показалось, что за большим письменным столом сидит отец, только исхудавший и заросший, но наваждение рассеялось, и она разглядела профиль странного своего гостя, склонившегося над отцовской тетрадкой. С минуту наблюдала, как Миша по-детски ведет пальцем по строчке, замирает, нахмурившись, и перечитывает снова, едва шевеля губами от напряжения, вскидывает голову и шарит глазами по книжным полкам.
На мгновение хозяйку дома охватил гнев. Да что это он себе позволяет?! Нельзя этого! Это же папины тетради! Заветные! В них вся его «наука». Труд жизни, все, что было так дорого его неспокойному уму… Надо распахнуть дверь, отобрать, вырвать из чужих рук отцовскую тетрадь, но Аля достаточно долго проработала в школе, чтобы поддаться первому порыву. А потому замерла, прижав руку ко лбу, как всегда делала в минуты душевного смятения, и вспомнила, как отреагировал Миша на то, что она изумилась, увидев, как он ест мед. Он решил, что поступил неправильно, и испугался настолько, что готов был защищаться, вооружившись первым попавшимся предметом — ложкой! А что случится, если она ворвется в комнату с диким воплем да еще и бросится на него?
Память услужливо подсунула картинку: посреди мокрого от ночного дождя двора неистовствует боевая машина по имени «Миша». Страх накатил волной, пробежал по позвоночнику колючей изморозью. Ну уж нет! Она никого не станет бояться в своем доме! Аля стиснула кулаки, изгоняя из коленок постыдную дрожь, и хотела было спокойно открыть дверь, подойти к столу и строго спросить: «Кто же вам позволил рыться в чужих тетрадях?» — но не стала. Вспомнила. Господи, да это же она сама разрешила брать ему «книги на полке», а тетради-то там же стоят, рядышком. Вот он и берет, с разрешения хозяйки. Да и ничего такого он с ними не делает, читает вон, разобраться пытается. И пусть себе, вдруг что поймет?.. Папа бы обрадовался, если бы нашелся человек, способный его понять.
Последнее было явным перебором. Вряд ли отец, ни жене, ни дочери не позволявший даже пыль смахнуть с заветных тетрадей, обрадовался бы незнакомцу, чуть ли не по слогам разбирающему его записи, но Аля твердо повторила про себя: «Папа был бы рад!» — и пошла куда собиралась. На дворе буйствовали сверчки и хороводили звезды, воздух отчетливо пах осенью, но не промозглой ее зрелостью, а ярким началом, полным грибов, яблок, шуршащих под ногами листьев и нагретых солнцем боков больших оранжевых тыкв в парнике. Аля вдохнула полной грудью и от души зевнула, не успев прикрыть рот ладонью. Сделав свое дело, она поспешно вернулась в дом, вздрагивая от леденящего прикосновения к щиколоткам стеблей жухлой сырой травы. Затаив дыхание, проскользнула к себе и распахнула настежь окно. В комнату тут же хлынула предосенняя знобкая темень. Аля достала из сундука в углу одеяло потеплее и забралась в постель, радуясь, что ночь только началась и еще долго можно спать, вдыхая во сне волшебство самого удивительного времени года.
Проснулась Аля оттого, что ее взяли за щиколотки и осторожно подергали. Привыкшая жить одна, она вскрикнула и резко села, подтянув колени к подбородку. В изножье кровати смущенно переминался гость. Смерив его гневным взглядом, Аля выдохнула, пытаясь унять подскочившее к горлу сердце. Осведомилось сердито:
— Что это вы себе позволяете?!
— Я не хотел пугать, — сказал Миша, поднял руки в жесте полной и безоговорочной капитуляции и посмотрел умильно, как щенок, подставляющий толстое розовое брюхо клыкам сердитой матери.
Аля спохватилась, натянула одеяло на едва прикрытую ночнушкой грудь и собралась было сурово отчитать гостя за вторжение в апартаменты хозяйки, но тот выглядел столь комично, что она не удержалась от смеха.
— Я только хотел позвать вас завтракать, — пояснил Миша.
Теперь он смотрел удивленно, словно не понимая, чем вызвано ее веселье. От этого Аля засмеялась еще громче, на глазах выступили слезы.