— Эх, встретить хотя бы одно из этих существ, — мечтательно произнес Коля Степанов по прозвищу Хлюпик, а по штатному расписанию кружковского «космического корабля» — бортинженер.
— Встретишь, — без улыбки отозвался Учитель. — И довольно скоро.
— Когда же? — немедленно осведомился Очкарик, он же Эрик Флейшман, он же пилот-навигатор первой позиции.
— Завтра, — как о чем-то обыденном сказал классный руководитель, посмотрел на циферблат наручных часов. — Примерно в это же время.
Сказано это было столь серьезным тоном, что большая часть ребят с готовностью расхохоталась. И только лишенный воображения Гриня Туров по кличке Босяк уточнил деловито:
— И где?
— В трех километрах отсюда, — в тон ему ответил Михаил Васильевич. — На опушке Матюхина Бора.
На этот раз никто не рассмеялся. Наоборот, всем как-то стало зябко и неуютно. Может быть, потому, что знали — Учитель не любит шуток. Внимательно и строго оглядел он кружковцев. Не мог не заметить, что пацанам без дураков страшно, но и не подумал разрядить обстановку какой-нибудь прибауткой или походной песней. Нет уж, ко всему, что касалось космоса, Учитель относился предельно серьезно. На первом же занятии кружка объявил, что цель занятий — превратить обыкновенных советских школьников в самый настоящий экипаж самого настоящего космического корабля.
Естественно, все тогда решили — прикалывается. Что они, детсадовские, в Гагарина в ракете играть?! Но Михаил Васильевич не прикалывался. Да и школяры довольно скоро сообразили, что шуточки кончились. Ясен пень, большинство отвалило после первых же занятий. Сначала — девчонки, им стало скучно. Потом смылся Босяк со своими дружками. Думали — с концами, но потом оказалось, что Учитель про Гриню не забыл. Космонавт из Босяка, как из дерьма пуля, зато он мастак кулаками махать, и, как ни странно, именно поэтому Михаил Васильевич взял его на заметку.
Правда, остальных кружковцев это тогда не касалось, не до того им было. Еще бы! Пацанам по четырнадцать-пятнадцать лет, а они должны решать дифференциальные уравнения, зубрить теорию субрелятивистского пилотирования, учиться вычислять координаты в n-мерной развертке, всерьез опасаясь, что от всей этой гравитоники и риманова пространства у них преждевременно мозги отсохнут. Кружковцы старались, как могли, и Учитель с готовностью прощал им промахи и ошибки. И лишь однажды вышел из себя. В марте, когда экипаж отрабатывал на пилотажном симуляторе взлет при силе тяжести в 3g и Очкарику никак не удавалось скорректировать вектор тяги, из-за чего их воображаемый корабль раз за разом терпел крушение. В глазах обычно терпеливого Михаила Васильевича мелькнуло нечто такое, отчего бедолаге Эрику почудилось, что тот его сейчас по стенке размажет. В самом прямом смысле.
Очкарик никому не рассказал о пережитом им мгновенном ужасе. Ему померещилось даже, что сам Учитель на мгновение куда-то пропал, а вместо него появилось кошмарное чудище — нечто среднее между скорпионом и ящерицей. Конечно, у страха глаза велики. Тогда Эрик и сам посмеялся над своей боязливостью, а вот сейчас вспомнил. И стало ему в тесном кругу друзей у лесного костра совсем неуютно. Все-таки не зря Михаил Васильевич развивал умственные способности своих учеников. По крайней мере, один из них, по фамилии Флейшман, уже задумался о смысле всей этой игры в экипаж космического корабля. Чем больше физик учил их — не учил даже, натаскивал, — тем меньше все это походило на детсадовскую игру в Гагарина.
Во-первых, Михаила Васильевича абсолютно не интересовала современная космонавтика. Староста кружка Митя поначалу все порывался делать доклады о новейших достижениях в области исследования межпланетного пространства, но Учитель на корню пресек эти поползновения. Во-вторых, он запретил на занятиях всяческие разговоры о прочитанных фантастических книжках. Причем странно как-то запретил. Он не рассердился, а хладнокровно заявил, что будущие космонавты не должны забивать себе голову лживой, сбивающей с толку информацией. В-третьих, та же астрономия преподавалась им в сугубо утилитарном смысле. Например, Михаила Васильевича абсолютно не интересовали планеты и другие тела Солнечной системы. Да и большинство звезд он рассматривал лишь с точки зрения их пригодности для космической навигации.