У Кайса, однако, все еще оставалось под командованием пять тысяч воинов: все они после смерти Али в знак траура побрили головы. С этой небольшой армией он намеревался продолжать войну. Правда, он не был уверен, что воины разделяют его пылкий энтузиазм, и потому обратился к ним со следующими словами: «Если таково ваше желание, мы будем продолжать сражаться и умрем все до последнего человека, но не сдадимся. Но если вы хотите просить о мире, да будет так. Делайте выбор». Солдаты выбрали мир.
Кайс в сопровождении своих самых близких соплеменников явился к Муавии, чтобы молить о прощении для себя и своих людей. Он напомнил ему слова пророка, который, уже находясь на смертном одре, поручил «защитников» другим мусульманам, сказав: «Почет и хвала тем, кто давал убежище пророку и твердо закрепил фундамент его дела».
В заключение Каис дал понять Муавии, что ансары с радостью будут служить ему: несмотря на их набожность и нежелание служить неверующему, они не могут примириться с утратой важных и выгодных постов. Муавия на это ответил:
– Я не знаю, ансары, какое право вы имеете на мое милосердие. Клянусь небом, вы всегда были моими непримиримыми врагами. Это вы в битве при Сиффине едва не разгромили меня – тогда ваши блестящие копья сеяли панику среди моих людей. Сатира ваших поэтов больно жалила меня. А теперь, когда Бог установил то, что вы старались разрушить, вы приходите ко мне и предлагаете обратить внимание на слова пророка. Нет, союз между нами едва ли возможен!
Кайс, гордость которого была уязвлена, сменил тон:
– Право на твое милосердие дает нам то, что мы хорошие мусульмане: одного только этого достаточно в глазах Бога. Это правда, что люди, объединившиеся против пророка, имеют другие доводы, более весомые для тебя. Мы не завидуем им. Да, мы были твоими врагами на поле боя, но, будь у тебя желание, ты мог бы предотвратить войну. Пусть наши поэты провоцировали тебя своими сатирами, но то, что в них ложно, забудется, а правда останется. Твоя власть установлена. Хотя с сожалением, но мы признаем этот факт. В битве при Сиффине, когда мы были близки к победе над тобой, мы сражались под знаменами человека, который верил, что выполняет волю Всевышнего. Что касается наставлений пророка, каждый правоверный будет следовать им. Но раз ты заявляешь, что наше единство невозможно, теперь только Бог может помешать тебе творить зло, о Муавия!
Возмущенный такой дерзостью, халиф закричал:
– Немедленно убирайтесь!
«Защитники» уступили. Власть вернулась к вождям племен – старой знати. Тем не менее сирийцы не чувствовали удовлетворения. Они рассчитывали полностью насладиться всеобъемлющей местью. Муавия, человек умеренный, не позволил этого, однако они понимали: настанет день, когда конфликт вспыхнет снова, и тогда борьба уже будет не на жизнь, а на смерть. Что касается «защитников», их сердца терзали гнев и раздражение. Пока жив Муавия, власть Омейядов настолько прочна, что пытаться свергнуть ее – бесполезно. Но Муавия не бессмертен. Решив не поддаваться отчаянию, мединцы стали готовиться к будущим сражениям.
Во время этого периода вынужденного бездействия задача воинов перешла к поэтам обеих сторон. Кровожадные сатиры давали выход взаимной ненависти. Ссоры и перебранки вспыхивали ежедневно. И если сирийцы и принцы из Омейядов не упускали ни одной возможности продемонстрировать ансарам ненависть и презрение, последние платили им той же монетой.
Глава 4
Язид I
Муавия незадолго до смерти посоветовал своему сыну Язиду бдительно следить за Хусейном, вторым сыном Али. Его старший сын, Хасан Разводящийся, к этому времени уже умер, отравленный одной из жен. Шииты верили, что к этому причастен Муавия. Также следовало присматривать за Абдуллахом, сыном Зубайра, в свое время претендовавшим на трон. Эти люди были опасны. Они оба жили в Медине. Когда Хусейн сообщил Абдуллаху, что халиф, судя по всему, мертв, тот проинформировал его о своих намерениях: «Я никогда не признаю Язида своим сувереном! Он пьяница, распутник и имеет безрассудную страсть к охоте». Абдуллах не ответил, хотя имел такое же мнение.
Язид I не обладал ни умеренностью, ни утонченными манерами отца, а также не разделял его склонности к легкой жизни и комфорту. Он был точной копией своей матери Майсун, удалой бедуинки, которая, по ее собственному выражению, предпочитала свист ветра в пустыне стараниям даже самых талантливых музыкантов и сухую корку хлеба, съеденную в тени шатра, всем пышным яствам, подаваемых ей в роскошных залах Дамаска. Прошедший обучение под руководством матери в племени бени кельб, Язид получил качества скорее уместные для молодого вождя племени, чем для монарха. Он презирал церемонии и этикет, был учтив со всеми, весел, щедр, красноречив. Кроме того, он был весьма неплохим поэтом, любил охоту, танцы, вино и песни. Его отношение к строгой религии, во главе которой его поставил случай и против которой безуспешно боролся его дед, было прохладным. Набожность – часто неискренняя, и высокие моральные устои – нередко притворные, ветеранов ислама были чужды его открытой натуре. Он даже не пытался скрывать, что предпочитает то время, которое теологи назвали Джахилией – веком невежества. И он без каких-либо угрызений совести предавался наслаждениям, запрещенным Кораном, исполняя любой каприз своего изменчивого нрава. При этом он ни с кем не соблюдал строгий этикет. В Медине его ненавидели, зато в Сирии обожали. По крайней мере, так считал Исидор. Замечания этого почти современного писателя о характере Омейядов представляют особый интерес, поскольку он выражал мнение сирийцев Испании, а более поздние арабские хронисты судили этих принцев с точки зрения мединцев.