— Я тоже. Никогда не думала, что буду хотеть, чтобы она наказала нас из-за двойки за поведение, — зашмыгала носом я и закрыла глаза руками, — Он не приедет за нами, Макс. Если бы он хотел, он бы нашёл время за три года для звонка.
— И что теперь? — дрожащим голосом произнёс Макс, — Что нам теперь делать? Мы не можем здесь оставаться.
— Надо заставить кого-нибудь ему позвонить. Мы должны поговорить с ним. Папа должен забрать нас, даже если не хочет. — шепчу я и отворачиваю от Макса на другой бок, чтобы он не видел, как слезы текут по щекам ручьями, — Он может куда-нибудь нас отправить, но то место должно быть лучше.
— Мы теперь сами по себе, но я не хочу в это верить, Поли. — сглатывает Макс, а я слышу его прерывистое дыхание, — Я не могу поверить. Мама же всегда с нами.
— Я… — запнулась я и замолчала, оглядевшись во сторонам, — Давай пать, Макс? Если мы их всех разбудим, они нам завтра утром устроят.
Макс замолчал. Он ушёл глубоко в себя. Мне же хотелось плакать еще громче. На сердце стало одиноко и больно. Я не хотела отпускать мысль, что это всего лишь страшный сон, что все вот-вот закончится и мы проснемся в своих постелях дома, а мама готовит нам завтрак. И все счастливы! Вспоминая о маме, я так и уснула, а проснулась от того, что кто-то нагло выдернул у меня из-под головы подушку. Этой нахалкой оказалась какая-то девчонка. Она злорадно ухмыльнулась, будто ей нравилось мое растерянное лицо, и убежала. Самое худшее утро в моей жизни определенно наступило сегодня. На завтрак нам ждали какую-то кашу, которую я не смогла доесть. Макс смог. Он был голоднее меня. Потом мы пошли к воспиталкам. Мы не собирались терять времени зря.
Две старые перечницы с химиями на головах сидели за столом в своём кабинете и собирались тащить детей на какие-то там занятия. Я же решилась вежливо постучать и только потом зашли.
— Кто это? — спросила курица помоложе, — Вероника Васильевна, новенькие, что ль?
Вероника Васильевна помрачнела. Кажется, я нарушила какое-то местное правило.
— В этот кабинет всем нельзя заходить! — рявкнула грымза в зеленой длинной юбке, — Марш отсюда! Пока ремня не отхватили!
Нам это не нравилось. Впрочем, мы были маленькими, но очень умными, и быстро сообразили, что нас с Максом могут надавать по башке, но я все равно открыла. Плевать на правила. Я ХОЧУ ДОМОЙ. Я ныла воспиталкам, что у нас есть отец, что он живет в Европе и может нас взять к себе, хотя перспектива жизни в одном доме с ним и Элен меня отнюдь не радовала. Так хотя бы было удобнее всего для нас. Макс разделял мою точку зрения.
На самом деле по ремонту и эксплуатации детский дом больше напоминает детский садик, в который нас раньше водила мама до того, как мы пошли в школу, только классов было больше, а вот с обращением с детьми тут оказалось так себе. Не знаю про других, но наша воспиталка терпеть не могла, когда у неё что-то просят. Это я поняла, когда она потянулась за ремнём, запрятанным в ящик стола. Что вы, как можно быть детей? Это же вопиющее нарушение прав ребёнка. Да, конечно, так делать запрещено. Но, видимо, не в нашей стране. Макса не тронули. Для первого раза меня отлупили при нем.
Воспиталка помоложе схватила меня за руки и сняла штаны. Старая ведьма встала со стула и начала хлыстать со всей дури по моей несчастной попе. Я рыдала. Вырывалась. Орала как зарезанная. Макс пытался мне помочь, но его ударили по руке, чтобы не лез. Каждый удар приносил адскую боль. Мне хотелось забиться куда-нибудь и больше не высовываться. Хотелось, чтобы этих тёток наказали. Но еще больше мне хотелось к маме. Тоска по ней съедала меня изнутри. Где теперь моя любимая Мамочка? Почему она не спасёт меня от этих злыдней.
Я после этого сидеть не могла. Моя нежная попа, которая не знала никогда ремня или уколов, была синяя. Вместо уроков я стояла в углу. Синяки оказались большие и прям очень сильные, когда я наконец посмотрела на свой синий, исполосованный ремнём зад.
Если я провалилась в просьбах найти нашего отца, то Макс времени зря не терял и начал искать других людей в этом проклятом детском доме, которые могли бы нам помочь, пока я отбывала наказание в углу. Я готова была убить кого-нибудь. Мама нас ругала. Бывало кричала, если мы, например, разобьём её любимую вазу или испачкаем гуашью, которая не отстирывается, ковер, плед и еще что-нибудь, но она никогда не позволяла себе поднимать на нас руку и ставить в угол. Как правило, за проказы Макс и я лишались сладкого или исправлялись трудотерапией, как вариант, две недели мыли посуду, хотя дома всю жизнь была посудомойка. Маму факт её наличия не интересовал. Главное — результат. Какое-то время мы не баловались и не портили домашнее имущество, а потом все заново.
Макс доставал заведующую и вторую воспиталку. Вернее, когда его отфутболила воспиталска, пригрозив моей участью, мой хитрый брат пошёл к заведующей. Он сказал, что нашего отца зовут Ричард Сарториус, что он живет в Европе и ищет нас, поэтому попросил с ним связаться. Заведующая рассмеялась и вышвырнула Макса прочь, но, когда сам Рич Сарториус пришёл забрать своих детей, ей стало не до смеха. Как выяснилось, эта тётка закрывала глаза на то, что её воспитатели бьют детей и иногда даже это поощряла, чтобы сироты не доставляли проблем с дисциплиной.
Я же стояла в углу. Опять. В этот раз меня наказали за то, что я подралась с шайкой придурков, обозвавших нас маменькиными детишками, которые чуть что прятались к мамочке под юбку, и потом перешедших на личность нашей мамы. Она умерла. Она погибла один день назад, а эти бессовестные придурки не знали её, не знают нас и уже говорят гадости. Макс пытался меня удержать, но в итоге храбро дрался за честь нашей мамы вместе со мной, пусть я решила взять всю ответственность на себя, чтобы он поискал способы побега. Таков мой младший на две минуты брат. Мама говорила, что я родилась меньше Макса на восемь сантиметров, зато первой. Бойкая девочка, наверное, — это я.
Первым папу заметил Макс. Наш отец был сосредоточен и задумчив, но, как только увидел моего брата, сразу же немного оживился, хотя оставался таким же подавленным и удрученным. Папа привык к русским. Он хорошо знает их психологию. Но в этот раз ему хотелось рвать и метать. Почему мы оказались в детдоме? Почему ему не потрудились позвонить и попросить приехать за нами? Лень. Очевидно, проще не связываться с европейцем и в принципе искать его. Это слишком муторно, наверное. Русские не любят мороку.
Макс подбежал к нему. Папа присел на корточки, чтобы посмотреть братику в глаза. Понеслась, Макс театрально зарыдал и нажаловался папе на воспиталку.
— Злая тётка избила Полин ремнём. Поли теперь не может сидеть! — восклицал Макс и указал на приходящих в ярость воспиталок, — У неё вся попа синяя. Ей очень больно. Они поставили её в угол за то, что плохие дети говорили бяку о маме.
— Полин, наваляла им, да? — тяжело вздохнул папа и, сверкнув глазами на воспиталок, рявкнул, — Вы избили мою дочь ремнём! Я немедленно забираю своих детей.
— На каком основании! — возмутилась воспиталка. — Эти дети переданы в детский дом органами опеки и попечительства. Вы не имеете права их забирать. Вы им никто.
— Я — их отец, у меня есть родительские права. — огрызнулся папа и, взяв Макса за руку, пошёл за мной, — Марк, уладь все формальности.
Мистер Марк пошёл разбираться вместо папы, предоставив им все необходимые документы. Он всегда разбирался с проблемами вместо папы, когда тот был занят или не успевал. Этот человек в очках — нечто. Марк может уладить любую историю. Паршивая она или нет, но у него всегда находятся аргументы, свидетели и документы, которые спасают от всего. Когда я увидела папу, почему-то повела себя сдержанно, не решалась подойти к нему и обняться, как сделал братик. Я боюсь. Папа злится. Он сам не свой. Я стояла в углу. Одна, да. В детской, где спали дети, никого кроме нас троих не было. Папа расстроился? Его огорчила моя реакция. Знаю. Он опустился на корточки передо мной. Макс стоял в отдалении. Брат не поддерживал моего предвзятого отношения к отцу, хотя наличие Элен его бесила не меньше меня, но его злость распространялась только на эту невыносимо омерзительную женщину. Папа погладил меня по голове, вернее, по затылку.