Собираясь, но упаковал самые нужные лекарства в коробку — получилось что-то очень уж много. Ну, а как иначе, если вот-вот стукнет шестьдесят?Серёга, однако, отсоветовал брать их с собой — вот увидишь, говорил он, всё это тебе не понадобятся. А рвать надо не только с прошлыми занятиями и привязанностями, но и с прошлыми недугами. После некоторых колебаний Казаков согласился — решаться так решаться, и будь что будет…
Оксане он тоже звонить не стал. Когда Серёга осторожно осведомился — есть ли у Казакова в Москве женщина? — он лишь скривился и неохотно признал что да, есть… но пусть здесь и остаётся. А он ограничивается посылкой СМС-ки с коротким, ничего не объясняющим прощанием.
Так что — пёс с ним, с отсутствием комфорта, доставки на дом и прочих благ цивилизации! Тягучие, липкие нити, пытавшиеся удержать его, затянуть назад, лопались одна за другой — и с каждой Казаков испытывал прилив сил, словно сбрасывал с плеч, с души сдуру взятый на себя груз — и теперь освобождался, наконец…
На работу, в останкинскую студию он ничего не сообщил — ограничился тем, что набрал Олега Мартьянова, предупредил, что сегодняшняя запись не состоится — и попросил передать, чтобы на него больше не рассчитывали. Ничего криминального в этом не было — студия по жадности директора-владельца работала исключительно по «серой» схеме, без договоров и трудовых, и даже зарплату стали переводить на карточку а не выдавать в конвертах всего года полтора назад. Значит — никому он ничего не должен, а что теперь упомянутому директору придётся спешно искать замену, чтобы не сорвать плотный график озвучек — ну так это ведь не его, Казакова, проблемы, верно?
— И вот здесь ты собираешься меня оставить? — Казаков скептически озирал близкий берег и каменистый мыс, на котором белела свежей краской башенка маяка. — Получше местечка, что ли, не нашлось?
Сергей покосился на собеседника. А ведь тот неискренен –нет в нём ни следа отвращения к онежскому пейзажу, которое он изображает. Не очень-то даже и старается — в голосе знакомые по той, прошлой, жизни интонации, ясно указывающие, что на самом-то деле имеется в виду нечто прямо противоположное сказанному. Нравится ему здесь, вот что — но положение обязывает. И приходится демонстрировать эдакий интеллигентский скепсис, заимствованный из восьмидесятых — когда они, по младости своей и недомыслию принимали подобные штучки за свидетельство широты ума и независимости личности. И неважно, что Сергей видит его насквозь — ноблесс облидж[1], хоть ты тресни!
Вообще-то, отметил в который уже раз Сергей, Казаков стремительно возвращался к манерам их общей молодости — и не заметно что-то, чтобы он этому противился. И хорошо бы это относилось не только к словесной иронии и неистребимому, демонстрируемому по любому поводу скепсису. Да что там –он словно моложе делается, хотя до Зурбагана с его воздухом, словно насыщенным чем-то, исключающим посторонние, принесённые извне недуги (замечено, услышано от мастера Валу и проверено на себе!), ещё очень далеко. Вот что значит вырваться из привычной обстановки, из осточертевшей рутины, отнюдь не способствующей как душевному, так и физическому здоровью…
— Угадал, именно здесь. Вот на этом самом мысу. Видишь, рядом с маяком домик смотрителя — там ты и поселишься! Только сначала заглянем кое-куда — ненадолго, недельки на полторы-две. Отдохнёшь, погреешься на солнышке, заодно и научишься кое-чему полезному. В море, опять же, искупаешься — там оно, считай крымское, или даже средиземноморское, как на каком-нибудь Капри.
На Капри, как и вообще в Италии Сергею бывать не приходилось — в отличие от Казакова, посетившего в конце восьмидесятых Венецию в качестве руководителя подростково-студенческой делегации. Но хорошо помнил, как тот же максим Горький сравнивал средиземноморский климат и море именно с крымскими — да и итальянские пейзажи Айвазовского крепко засели в памяти.
— Это в Зурбагане вашем, что ли? — недоверчиво спросил Казаков. Сергей спрятал усмешку — ему была понятно происхождение этой недоверчивости.
— Там, где ж ещё? А ребята пока приведут маяк в рабочее состояние — электрику подлатают, дизель наладят, ещё кое-что по мелочам… Опять же — надо тебе показать, как там всё устроено. На Бесовом Носу, я имею, не в Зурбагане.
— Да, с ним и так всё ясно. — пробурчал Казаков. — Жопа мира, хотя и довольно живописная — сейчас, осенью. Но я представляю, как тут зимой…