С уважением, доктор Дэниел Г. Тюк".
Я не знал, плакать мне или смеяться. Четвертые сутки я торчал на острове в компании сумасшедшего. Я не ошибся, тот огонь, который горел в его глазницах, в самом деле был пламенем безумия. Именно оно пожирало изнутри Найджела Эвертона.
Он не лгал, но пребывал в уверенности, что говорит правду и пусть она, его правда, от альфы и до омеги оставалась лишь гротескным призраком, который вообразил его воспаленный мозг, но я-то как умудрился поверить ему?!
Все дело в его искренности, она сыграла против меня и выиграла.
Тело совершенно некстати сотряс приступ кашля. Спазм свернул внутренности в комок и тут же отпустил. В такие минуты я чувствовал себя как собака, которой слегка ослабили цепь, прежде чем натянуть ее до предела.
Боже, как я устал, вся моя дурная жизнь теперь - лишь промежутки от одного до другого приема хинина, только ожидание неизбежного. Иравади, будь она вечно проклята, не отпускает из своих смрадных болот. Когда-нибудь, я знал и знаю, она победит, возьмет свое, вернет меня к себе, в протухшие воды, поглотит душу, выплюнутую из тела с последним вздохом… Я почувствовал, как на меня накатывает паника. Все от недостатка кислорода, утверждал полковой костоправ. Надо продышаться, станет легче, говорил он и я шумно и глубоко задышал, пытаясь восстановить нормальный ход мыслей.
Остальные бумаги в общем уже можно было и не читать. Я спешно, не вглядываясь, пролистал их перед тем, как бросить на стол. Несколько газетных вырезок с заголовками о большой любви британского аристократа и юной леди из Америки, с фотографиями, да слезно-слащавыми заголовками. Некролог Папаши, свидетельство о смерти леди Эрики Балбек... В сторону все, сейчас главное хинин и потом спрятаться от безумца, запереться хотя бы на той же башне, пока малярия не перестанет крутить и мучить на ладан дышащее тело моё.
Странно, скрипа поворотного механизма совсем не слышно и уже довольно давно. Я резко обернулся. У лестницы, ведущей в башню, застыл Эвертон.
---
- Я думал, джентльмены в вещах друг у друга не роются. – Процедил он сквозь зубы.
- Перед тем, как надеть солдатский ранец я три года служил в полиции Сити. Там джентльменов не держат. – Я кивнул в сторону бумаг. - Что, на память решил оставить?
Рот Найджела Эвертона одернулся звериными оскалом.
- Считаешь меня душевнобольным?
- Не только я. Доктор тоже в этом уверен. Еще знакомец мой давний, Уендел Шерер, уверен. Хотя Шерер и скотина, но он никогда в жизни не ошибался. Вот в чем я уверен.
- Ах ты!
Эвертон кинулся на меня, схватил за грудки и что было сил тряхнул. Личина, которую он столь тщательно держал на лице своем, спала, уступив место звериной ярости.
- Проклятый чахоточник, какое ты имеешь право!
Я с трудом отнял его руки и произнес:
- Будь последователен Эвертон или прячь свои бумаги получше. Папаша Портер вырос сиротой, кроме дочери иных близких не имел. Когда они оба пошли ко дну, ты стал единственным наследником всех его миллионов. И твой отец решил пустить тебя в размен: пожертвовать непутевым сынком, которого он терпеть не мог и почти не знал, ради блага тех, кого считал своей истинной семьёй. Попросту говоря, надумал сбагрить тебя в дом умалишённых, благо повод имелся, ведь ты действительно болен. Тогда лорд де Вер становится твоим попечителем и распорядителем имущества, а титул переходит к младшему сыну, которого он считает настоящим своим потомством. Только вот какая досада, промахнулся с письмами лорд де Вер, они попались тебе на глаза, как и мне сейчас.
Я говорил на одном дыхании, а Эвертон между тем, качая головой, медленно и неожиданно безвольно стал отступать от меня, пока не уперся в столешницу.
- Ты просто решил бежать. Побоялся, что отцовскими заботами окажешься в подвалах Бетлема или где-то в похожем месте, тебя там посадят на цепь и в ближайшие годы будут мучить, называя пытки лечением. Уж лучше здесь, среди чаек, на краю света, с умирающим от малярии вроде меня, чем в катакомбах приюта для душевнобольных. Так ты рассудил. - Продолжил я. - Эвертон, пойми, никакой Ирен впомине не было. Ты и в самом деле нездоров. Всему причиной головные боли, которые ты пытался заглушить то морфием, то табаком со спиртным. И после гибели жены, стало еще хуже.
Зачем я ему тогда высказался? Чего хотел добиться? Рассчитывал, что он придет в себя, поймет, насколько сильно ошибался? Ерунда полная. Я просто испугался. Мне до оторопи стало страшно за свою никчемную и почти закончившуюся жизнь. Ее запросто мог прервать сумасшедший, перед которым я, сдавшийся малярийный инвалид, был совершенно бессилен, беззащитен на безлюдном островке, с которого невозможно выбраться. Мой страх недосчитаться еще нескольких дней или месяцев, полных рвоты, кашля и лихорадки, сдобренных горьким привкусом хинина, заставил меня обрушить на Найджела Эвертона поток бесполезных в общем-то слов. Я струсил тогда и не осознал даже, что моя внутренняя готовность встретиться с теми, кто столь давно ждал меня в другом мире, не более чем бравада, которой я напрасно тешил себя.