Но почему же холера не берёт меня? Не заслужил смерти? Ведь сейчас самое время, все равно я остаюсь один.
- Уолт. Я знаю, где Эдди...
Её последние слова. Пару часов спустя я укутал почти невесомое тело жены в последнюю оставшуюся в квартире простыню и понёс в сторону группы людей в кожаных балахонах, стоящих в дымке смога под газовым фонарём у нашего дома. Приметив меня они подались назад, заволновались. Всему причиной полицейская форма, но иной одежды у меня нет. Я положил труп Джейн на свободное место в телеге, сунул в руку старшему из падальщиков шиллинг и они успокоились.
- Ещё кого-нибудь принесешь констебль? - Равнодушно спросил старший.
- Нет. - Я покачал головой. - Больше некого, всех отдал.
- Надумаешь помирать, попроси кого заранее наведаться к тебе и приготовь монету, такса на мужчин - два шиллинга, - напомнил предводитель команды, разворачивая телегу.
Падальщики пошли своей дорогой, медленно растворяясь в окутавшей город смеси тумана и фабричного дыма.
Я сорвал с мундира полицейские нашивки и бросил их в грязь под ногами. Ни боли, ни отчаяния ни надежды, я тоже мёртв теперь. Внутри.
Глаза мои открылись в ту минуту, когда падальщики совсем скрылись из вида.
Раннее утро. В маяке царит тишина. Я знаю давно - тишину слышно. Порой, становясь невыносимой, она начинает давить на уши, пульсировать в висках кровью, являть себя кругами и цветными пятнами в зрачках. Именно тогда она и слышна. Голос ее похож на шёпот кого-то, кто притаился за спиной и теперь вязко, монотонно бормочет нечто нечленораздельное и оттого вдвойне, втройне даже, страшное.
Только вот что самое непонятное: если слышу я тишину, то куда же делись птицы, почему стихло вдруг море, куда пропал беспокойный Борей? Просто их нет и никогда не было. Ничего вокруг никогда не было, все в мире лишь мираж и мой сон, из которого невозможно выбраться.
В каморке я один. Сверху, из башни не доносилось ни звука, значит там Эвертона нет. Но если он не в башне, то где же тогда? Снаружи, там, в тумане, который за ночь пригнал к острову подутихший нынче ветер?
Выходя из маяка, я едва не задохнулся воздухом, пропитанным до невозможности влагой. Сейчас каждый вдох-выдох сродни тому, что испытывал я в бирманских джунглях, только здесь гораздо холоднее и кажется, будто мои почти мертвые лёгкие каждый раз вбирают в себя ледяную, колючую взвесь.
Эвертон неподвижно застыл на площадке перед маяком, причём буквально с самого что ни есть краю: только каблуки его туфель опирались на камень, а мыски колебались над пропастью, под которой плескалось такое странно ленивое и почти невидное сегодня море.
- Кто такая Джейн, солдат? - Спросил он, обернувшись - Ты постоянно говоришь во сне, мне кажется, я почти все уже о тебе знаю. Твоя жена?
Лицо Эвертона приобрело совершенно серый оттенок, а глаза запали почти как у моей жены перед смертью и оттого огонь, сверкавший за ними, теперь казался особенно ярким, будто кто-то зажег в глазницах его две свечи.
Значит я опять болтал во время своих кошмаров. Немудрено, если реальность лишь короткая передышка между ними и малярийных бредом наяву.
- Зато я не знаю о тебе ничего, - огрызнулся я.
- Не хочешь отвечать, - задумчиво сказал Эвертон. - Обычно подобных тебе жены бросают, либо не видя смысла дожидаться с войны, либо опасаясь взваливать на свои плечи обузу в виде развалины-инвалида.
- Жена и сын умерли в восемьдесят первом, когда холера накрыла Лондон, - сказал я. - Вот и подался в солдаты.
- Помню, как же. Все больницы были забиты покойниками, тела не успевали сжигать, а...
- Прекрати! - Оборвал я его.
Чайки, кайры, сонм иных, только Богу одному известных птиц, вновь запели свои заунывные песни над островом Лонгстон, ломая стену казавшейся непробиваемой тишины. Их крики скребли мою душу. Наверное, так больно не было даже тогда, когда гурка Ситарама пытался выковырять стрелу из моего бока раскаленным на огне кинжалом.
Эвертон усмехнулся.
- Да уж, ирония: уцелеть в холерном кошмаре лишь для того, чтобы подхватить потом малярию и получить стрелу дикаря под ребра.
Он невыносим в своём откровении, но по сути прав, только за такую правоту иной скинул бы его сейчас вниз, на камни, которые так заботливо укутаны одеялом тумана!
- Твой отвратительный характер следствие головных болей или морфия, от которого у тебя на руках живого места нет? - Произнёс я, думая вывести Эвертона из себя в отместку за его высокомерие.
- Тебе не идёт цинизм, - ответил Эвертон. - Ты слишком стар, болен и беден для того, чтобы стать циником. Фаталистом - да, но цинизм - удел молодых, уставших от пустой жизни и разочаровавшихся в собственном безделье сынков богачей и аристократов.
- Таких, как ты?
- Верно.
Найджел Эвертон ещё ближе сдвинулся к краю скалы и чудом теперь балансировал в половине шага от смерти.
- Смотри! - Он извлёк из кармана подзорную трубу и передал мне. - Внимательно смотри, Райли!
Вдали, по седым, тяжким морским волнам шел корабль. Ни одного огня не горело ни на мачтах его ни на корпусе и поначалу я заметил лишь неясный силуэт, тенью наметившийся в густом, молочного цвета воздухе, но потом острый бушприт словно нож разрезал туман и вот уже корабль ясно предстал моему взору. То была старая, крутобокая шхуна, с сорванными парусами и провисшей на мачтах паутиной такелажа. На борту не видно ни одного человека, судя по всему, никто даже не пытался восстановить управление кораблем, сменить его курс. Шхуна медленно двигалась в сторону острова, упорно вскрывая носом своим свинцовые волны. Я никак не мог прочитать ее название, будто таблички с ним кем-то сняты.
Корабль, потерпевший крушение и теперь дрейфующий без цели? Или...
- Будь внимателен, солдат. Возможно завтра я не смогу подать тебе хинин.
Эвертон произнёс эту фразу совершенно спокойным и одновременно очень строгим, ледяным тоном. На скулах его поиграли желваки, он круто развернулся, пошёл прочь, на полпути же остановился и махнул рукой в сторону обрыва:
- Сейчас бы отсюда, да броситься вниз, сразу все беды разом пройдут и потеряют смысл, а, Райли?!
Он стоял, сверля меня колючим взглядом, от которого стало совершенно не по себе. Наверное, продолжалось это всего лишь мгновение, потому что Эвертон потянулся к вискам и скрипнув зубами от боли, продолжил свой путь, не отрывая ладоней от головы.
Может, он прав? Всего один шаг в бесконечность и больше не придётся пить хинин, не будет ныть душа ночами, и кто знает, вдруг я встречусь наконец с теми, кого давно похоронил... Я потряс головой. Слишком велик соблазн поддаться собственной слабости, чтобы и в самом деле пойти у неё на поводу. Моя чаша ещё не испита до дна.