Едва она скрылась в доме, в небе окончательно потемнело, загремело и налетел такой ветер, что я запросто мог улететь в Берлин своим ходом, и даже поспел бы к финалу.
С каждым новым шквалом мне казалось — вот теперь точно унесёт! Вместе с крышей. Я уж, грешным делом, представлял себе завтрашние заголовки в газетах: «Ефим Кошин летал по небу, будто ангел». Или не ангел. В своём чёрном плаще я бы, скорее, сошёл за беса, да и бабка моя всегда про меня говорила: «худой как чёрт». В общем, это зависело от зубоскальства газетчиков.
Могли бы, к примеру, и такое написать: «Ефим Кошин проплыл рекордную дистанцию на крыше сарая». Хлынул такой дождь, словно кто-то наверху решил, что настало время второго потопа и этот дождь — ответственный за его водоснабжение. Поливало так, что я порой чувствовал себя не только пловцом, но и ныряльщиком. Особенно ближе к утру. Помнится, за день до того я читал в газетах про американский экипаж, который вместе со своим воздушным шаром упал в море, и газеты от души позубоскалили над едва не утопшими воздухоплавателями, так сказать, наглядно показав, что было бы, попадись я им на карандаш.
Но вот чего бы они точно не написали, так это: «кража столового серебра у Фроловых раскрыта». Вор, к сожалению, не воспользовался возможностью вернуться под шумок за добычей. То ли затаился, то ли махнул рукой на столь скудный улов. Когда буря утихла, а на востоке забрезжил рассвет, я стёк с крыши на улицу.
Рядом, словно бы из ниоткуда, возник городовой Матвеев.
— Рановато ты, — сказал он. — А хотя какая разница? Не придёт он. Хотел бы — давно бы наведался.
— Что значит — рановато? — удивился я и обернулся.
На востоке было темно. Должно быть, я принял за рассвет последнюю молнию уходящей бури, но лезть обратно, на мокрую крышу, не было никакого желания. В борьбе с собственной совестью я положился на монетку. Подбросил, поймал — выпала решка, и я махнул рукой.
— Да, наверное, — сказал я городовому. — Тоже думаю, что не придёт, но вы с ребятами всё-таки присматривайте за домом. Мало ли что.
Матвеев кивнул. Мол, конечно, само собой.
— Ну, тогда бывай, — добавил я, и побрёл докладывать, что идея с засадой оказалась неудачной.
Тем временем над городом занимался настоящий рассвет. Дождь всё ещё накрапывал, но уже редкий и мелкий. С деревьев за ночь облетели последние листья. Вдоль по Соборной улице их прибило к тротуару, и получилась узенькая золотая тропинка на безысходно-чёрном фоне. Трава на газоне зеленела по-прежнему, будто ещё на что-то надеялась вопреки календарю. Ветер сгонял тучи прочь, расчищая путь солнечным лучам. Точь-в-точь наш дворник. Тот тоже, бывало, всю ночь куролесил, а утром глядишь — как ни в чём не бывало, исправно мёл себе двор.
На улицах было немноголюдно. Большей частью всё те же дворники спешили прибрать учинённый природой беспорядок. У Гостиного двора двое торговцев торопливо перебрасывали с повозки свой товар под крышу. Рядом, лениво поглядывая по сторонам, скучал пузатый городовой.
За углом я свернул в сквер, и там мне навстречу попался какой-то оборванец. Он явно спешил, хотя едва переставлял ноги. Поначалу я принял его за нищего. За сквером находился Андреевский собор, где служил отец Иоанн, и эта братия завсегда подтягивалась к его выходу. По времени, кстати, он должен был скоро появиться, но оборванец шёл не к собору, а от него.
Едва мы с ним разминулись, как впереди раздался вскрик. Звали на помощь. Кричали, скорее всего, не у собора, а чуть левее, возле канала, но за изморосью я там никого не разглядел. Оборванец, втянув уши в плечи, торопливо засеменил прочь.
Высматривая, кому же понадобилась помощь, я поспешил к каналу. Как оказалось, кричала совсем юная барышня. Одета она была явно не по погоде: лёгкая шляпка, белое платье и кофточка поверх него. Последняя, промокнув под дождём, больше походила на подтаявший снег, прилипший к парковой статуе, чем на предмет гардероба. Сходство тем более усиливалось, что барышня застыла у ограды совершенно неподвижно. Вцепившись в чугунную решётку, она напряжённо всматривалась вниз.
Что тут стряслось — спрашивать не потребовалось. Рядом с барышней на перилах ограждения висела белая рубашка. Ветер вяло трепал мокрые рукава. Под оградой прямо в луже валялись брюки. Поверх них — видимо, чтобы не уплыли — стоял сапог. Второй сапог, точно забытый часовой, понуро мок рядом. На углу я заметил тёмно-зелёное полупальто. Хозяин одежды, по всей видимости, плескался сейчас в канале. Барышня, казалось, была готова нырнуть туда же.
— Стойте! — крикнул я.
Барышня стремительно повернулась.
— О, Боже мой! — воскликнула она. — Скорее!
Барышня бросилась мне навстречу, но тотчас споткнулась и упала. Шляпка слетела с её головы. Я успел заметить золотистые волосы, которые обрамляли лицо подобно ангельскому ореолу, но как следует разглядывать её, увы, было некогда.
Из канала донёсся хриплый вскрик, за которым последовал плеск. Я подскочил к ограде и успел заметить две руки, уходящие под воду. Барышня начала подниматься на ноги. Бедняжку так шатало, что она в любой момент могла грохнуться в обморок. Опираясь о мостовую левой рукой, барышня протянула ко мне правую.
— Оставайтесь там! — скомандовал я, торопливо сбрасывая одежду.
Стоило снять плащ, как холодный ветер сразу пробрал меня до самых костей. Я поёжился и скинул сапоги. Когда вслед за ними последовали брюки, барышня тактично отвернулась. В этот момент руки вновь появились над водой, а вслед за ними на поверхности показался и их обладатель — юноша с курчавыми, как у барышни, светлыми волосами.
— Держись! — крикнул я ему, перебираясь через ограду.
Канал отгораживала высокая решётка с острыми наконечниками. По счастью, некоторые прутья отсутствовали. Зачем горожане с упорством, достойным лучшего применения, регулярно их выпиливали — до сих пор не понимаю, но конкретно в тот момент я был благодарен этим безвестным правонарушителям. Выдохнув, я одним рывком протиснулся по ту сторону. Юноша вскинул руки над головой и так быстро ушёл под воду, словно кто-то утянул его снизу. Я нырнул следом.
Надо заметить, что октябрь месяц у нас в Кронштадте — далеко не купальный сезон, а в этом году осень выдалась особенно хмурой. По утрам стояла такая стынь, словно природа уже репетировала зиму. Вода в канале оказалась просто ледяная, да ещё и грязная. Ничего не видно! Искать тут можно было только наощупь, а наощупь я нашёл лишь дно — илистое и ровное. Вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, я увидел, как барышня показывала мне руками через прутья: он где-то там!
Увы, но и «где-то там» дало тот же результат. Повезло мне только на пятый раз, да и то, по правде говоря, случайно. Я всплывал на поверхность, потеряв всякую надежду спасти бедолагу и подумывая, что надо бы выбираться отсюда, покуда сам не окочурился, когда зацепил чью-то руку. Тонкая, с маленькой ладонью, она вполне могла принадлежать девушке. Молясь, чтобы это оказалась не барышня, нырнувшая-таки в канал, я потянул найденное тело наверх.
К счастью — хотя какое уж тут счастье?! — барышня по-прежнему металась в панике за оградой. Рука принадлежала юноше. Бедолага был бледен и, казалось, уже не дышал. Остекленевшие глаза смотрели в никуда. Я встряхнул юношу — насколько, конечно, можно было его встряхнуть в нашем положении — но без всякого толку.
Взгляд по сторонам прибавил моему настроению минорности. По обе стороны от меня вставали облицованные гранитом стены. Ровные, гладкие и очень высокие. Взобраться по ним без посторонней помощи лично мне представлялось задачей непосильной.
— Эй, внизу! — раздался зычный бас.
Я поднял голову. Через ограду мне махал рукой моряк в чёрном бушлате. Едва я повернул к нему голову, как моряк тотчас сбросил мне верёвку. Её конец плюхнулся в воду прямо перед моим лицом. Я вцепился в него что оставалось сил, стараясь при этом не выпустить юношу.