Эта мечта сжала сердце, и он почти решился. Завтра он поговорит с отцом, передаст через него просьбу шаманам и старейшинам. Может быть, они согласятся принять Йи-Джен в племя? Он еще не заговаривал с ней об этом – захочет ли она сама покинуть дом, отправиться в лес?
– Чету из рода Совы, – прошептал Криджи, – скажи, бывало ли такое? Может ли такое быть?
Она появилась – на грани сна и яви. Ее обступали тени леса, незнакомого, но все же родного. Дожди там еще не начались, сумрак был глубоким и теплым. Чету из рода Совы жила в далеких краях, где времена года текли по-другому.
– Чету из рода Белки. – Она протянула руки, сложенные горстью, и Криджи вложил в них всю память, собранную в городе, и свой вопрос.
Чету из рода Совы прижала руки к сердцу, закрыла глаза, а Криджи ждал. Дождь барабанил в стекло позади него, сухая листва шелестела впереди, а Криджи замер посредине. Ему казалось – можно шагнуть из одной страны в другую, с легкостью оказаться в чужом лесу, среди дальних родичей. Но все же помнил – это лишь видение, мысль, полуявь, полусон.
– Племя не примет твою подругу, – сказала Чету из рода Совы и открыла глаза, посмотрела печально. – Если только не решит порвать союз с городом, если только не начнется вражда. Ищи новый путь, Чету из рода Белки. Это наша судьба – искать новые, неизведанные тропы, по которым еще никто не ходил.
Джута пробыл в городе несколько дней. Иногда разговаривал с дедушкой Йи-Джен, договаривался о чем-то с другими горожанами, но чаще просто сидел рядом с Криджи – в просторной нижней комнате или в беседке в саду. Дождь гремел по деревянному навесу, пузырился на земле, а отец рассказывал о том, что происходит дома, и о местах, в которых побывал. Криджи слушал, расспрашивал, говорил сам, но все время помнил слова Чету из рода Совы и молчал про Йи-Джен.
Перед отъездом отец сказал: «Теперь вернусь только весной». Криджи кивнул, серьезно, по-взрослому и гордился собой в этот миг. Сумел удержаться, не показал, как стало тоскливо, – ведь до самой весны теперь не услышать знакомую речь, не узнать, как дела дома.
Дни становились все холоднее, дожди то стихали, то начинались вновь. Река вышла из берегов, разрушенная стена оказалась в воде, течение ярилось вокруг щербатых камней. Желтые и красные листья усыпали землю в саду, темные ветви деревьев тянулись к пасмурному небу. В нижней комнате теперь горел очаг – потайной, скрытый за железными дверцами. Криджи отворял их и кормил огонь, вместе с дровами бросал в пламя ветки можжевельника и высушенные алые листья. Запах леса исподволь проникал в дом, заползал под крышу, таился в углах.
Теперь почти все время Криджи с Йи-Джен проводили наверху, в заброшенной комнате. Здесь обитали позабытые вещи: сундук со сломанным замком, скамья, кресло без подлокотника. И картина на стене – в потускневших мазках угадывалась белая башня и бурное море. Дождь стучал в окно, а Йи-Джен и Криджи сидели, положив огромную книгу на подоконник, и по очереди читали вслух. Позади трещала маленькая печь – круглая, старая, с истертыми боками, – а больше никакие звуки не доносились сюда.
Сперва книги были для Криджи причудливой тайной, к которой боязно прикоснуться. Джута еще в лесу научил его читать. Но у отца хранились лишь разрозненные листы, на каждом – короткая притча. Здесь же в шкафах стояли огромные тома, где порой помещалась целая жизнь. Постепенно Криджи привык к ним и окунался в написанные истории, как в чужую память.
В книгах теснились незнакомые слова, и Криджи просил Йи-Джен объяснить. А иногда и привычное слово вдруг оборачивалось новой стороной. Как-то попалась книга о приключениях и страшном волшебстве, и Криджи узнал, что у слова «ритуал» есть и оборотная, темная сторона. В племени любого обряда ждали, готовились к нему. А в этой книге ритуал навлек проклятие на героев, и до последней страницы они выпутывались из сетей колдовства.
Перевернув последнюю страницу, Йи-Джен взглянула на Криджи и вдруг сказала:
– Мой дедушка тоже хочет провести ритуал.
И стала рассказывать про подслушанный разговор. Говорила торопливо, тихо, и с каждым словом мир менялся. Этот дом больше не был безопасным убежищем.
«Я спасу ее, – пообещал себе Криджи. – Заберу туда, где никто ее не обидит».