Криджи взглянул на нее, снова понял без слов.
– Хочешь пойти туда? – спросил он.
Йи-Джен кивнула.
Они шли по улице, держась за руки, и Йи-Джен озиралась по сторонам не меньше, чем Криджи. Когда она была здесь в последний раз? Давно и, кажется, с отцом. Запомнила только дым, едкие запахи и людей, зазывавших отца в гости.
Трубы дымили и сейчас. Заборы здесь были низенькие, взрослому по пояс, и Йи-Джен заглядывала в каждый двор. То тут, то там у стен домов стояли печи – необычные, из яркого кирпича. Пламя плясало в них, трещало, а из высоких труб вырывались разноцветные клубы. На растяжках и веревках сушились мотки пряжи, за распахнутыми дверями виднелись рамы с основой будущих ковров, рогатины с недоплетенными амулетами и поясами.
Ткацкая окраина, вот как называлось это место.
– Кора ольхи, – сказал Криджи, и Йи-Джен обернулась. Он шел с закрытыми глазами, дышал глубоко. – Березовая зола, черника, соль, черная глина... и еще, что это за запах? Вот этот?
Он вскинул руку, словно пытаясь поймать дуновение, показать, – но Йи-Джен поняла и так. Она чувствовала только один запах – едкий, резкий запах серы. Не из-за него ли она забыла дорогу сюда?
– Йи-Джен! Чету! Не думал увидеть вас здесь!
Возле калитки стоял старик, приветственно махал рукой. Йи-Джен нахмурилась. Он был ей незнаком – невысокий, седой, в заляпанном краской фартуке. Морщины – следы смеха – от улыбки казались глубже, лучились в уголках глаз. Неприметный человек, таких в городе много. Наверняка приходил в гости к дедушке, а Йи-Джен позабыла.
– И с первоцветами, – продолжал старик. – Раз уж вы пошли этой дорогой, зайдите ко мне, я сплету вам браслеты на удачу.
Йи-Джен застыла, пытаясь понять, почему этот ткач так приветлив, почему не сторонится ее, как все горожане. За всю жизнь у нее было лишь два весенних браслета – простеньких, из белых и желтых ниток. Один сплела служанка, а другой – мама.
– Мне нечем за них заплатить, – сказал Йи-Джен.
– Я сплету их вам за два первоцвета, – улыбнулся старик.
«Он знаком с моим отцом, – вдруг поняла Йи-Джен. – Вот почему он такой добрый».
– От удачи нельзя отказываться, – тихо сказал Криджи.
Старик привел их в дом, усадил на скамью. Сам сел напротив, у низкого станка, – в руках замелькали нити, голубые, солнечные и фиалковые, как небо после заката. Мастерская казалась тесной – повсюду громоздились рамы с натянутой основой и пустые, прялки, гребни, корзины с мотками пряжи. И пахло здесь по-другому: влажной шерстью и чистым полотном, мыльным раствором и сухими цветами.
Йи-Джен поняла, что все еще держит Криджи за руку. Хотела разжать пальцы – взрослые не должны ничего знать – но Криджи смотрел сейчас так мечтательно, без боязни и сомнений, что она лишь крепче стиснула его ладонь.
– Готово, – сказал ткач, улыбнулся и поманил.
Снял со станка браслеты и завязал один на правом запястье Йи-Джен, а второй – на левом запястье Криджи. И потом вдруг соединил их руки, прижал ладонь к ладони. Браслеты соприкоснулись: такие похожие, но отраженные зеркально. Ручей из трех нитей сплетался, бежал по запястью Йи-Джен справа налево, по руке Криджи – слева направо.
– Люди помнят обычаи, – проговорил старик, – но забывают их смысл. Кожу и шерсть не смешаешь в одну нить, но краску варят из золы и ягод. А кровь, смешавшись, лишь становится ярче.
Йи-Джен взглянула на старика, и тот кивнул. Его глаза были серьезными, добрыми, он смотрел на нее как на равную, – Йи-Джен не помнила у взрослых такого взгляда.
– Если хотите остаться вместе, – сказал ткач, – будьте как перелетные птицы. Они знают, когда пора отправляться в путь.
Йи-Джен почувствовала, как все вокруг стало прозрачным, ясным: тишина комнаты и звуки, доносящиеся снаружи, пыль, танцующая в солнечных лучах и тени у стен.
Сомнения исчезли, Йи-Джен знала, что делать.
Домой они не торопились. Не пошли через город – вернулись к реке, шагали, глядя на опускающееся солнце, на бегущую воду. А когда поравнялись с разрушенной стеной, Йи-Джен остановилась, повернулась к Криджи.
– Давай убежим, – сказала она и едва узнала свой голос – он стал горячим, молящим. – Давай убежим вместе!