Аэш взглянула на отца, и ее слова прозвучали как эхо мыслей Криджи:
– Ты надолго вернулся?
– До конца лета, – сказал отец и засмеялся в ответ на удивленные взгляды. – Видели, сколько всего я привез с собой? Это подарки, чтобы мы отправили к ним кого-нибудь гостить на год или два.
– В племени нет другого Джуты, кроме тебя. – Аэш хмурилась, но говорила ровно. – Ты уедешь на год?
– Возьми меня, возьми с собой! – Стрекоза затормошила отца, повисла у него на руке. – Я хочу быть их гостем, давай я поеду!
Отец засмеялся, взъерошил ее волосы и сказал:
– Сначала вырасти.
Зачем город зовет к себе кого-то из леса? Зачем присылает подарки? Криджи пытался понять и не смог. Отец был Посредником: менял шкуры и целебные травы на металл и ткани, решал споры между охотниками и лесорубами, не давал чужакам углубиться в чащу. Зачем еще им мог понадобиться кто-то из лесного народа?
– Им нужен заложник? – спросила Аэш.
Отец взмахнул рукой, словно хотел стереть ее слова, и тут же пояснил:
– Нет, нет, они же прислали подарки. – Его голос успокаивал, звучал легко. – Такой у них обычай, соединяют разное, не смешивая. Одежду сшивают из кусков кожи и льна, но никогда не соединяют лен и шерсть в одну нить. И так во всем. Хотят, чтобы и в городе появилась на время инородная нить. Но лишь на время – чтобы пришелец не смешался с ними, не стал горожанином. Такой у них обычай.
– Странный обычай, – упрямо сказала Аэш, и Криджи кивнул, соглашаясь с ней.
В эту ночь белка снова пришла к Криджи. Он не сразу понял, что это сон. Догадался, лишь когда заметил, что огромные светляки-звезды парят среди стволов деревьев, хотя наверху, в просветах между ветвей, сияет солнце.
Белка молчала, смотрела на Криджи внимательно, черные глаза казались бездонными. Он сел на землю рядом и тоже молчал, следил, как движутся светляки – исчезают, коснувшись солнечного луча, и вновь разгораются в тени. Время стало глубоким и спокойным, не двигалось.
А потом белка заговорила.
– Родич, – сказала она, – скоро ты отправишься в путь. Но где бы ты ни оказался, я буду рядом.
Отец разбудил его до рассвета.
Криджи все еще слышал голос белки, все еще сидел в лесу, где смешались день и ночь. Слова отца показались ему продолжением сна:
– Поедешь со мной к чужакам? – спросил отец. – Старейшины приняли решение, но нужно твое согласие.
Криджи выбрался из-под одеяла, протер глаза. В шалаше было сумрачно, Стрекоза и Аэш еще спали. Отец сидел на краю кровати, ждал. Его лицо было неразличимо, лишь глаза блестели в полутьме.
– Как же племя? – шепотом спросил Криджи, стараясь не разбудить сестер. – Я же Чету.
– Старейшины все объяснят, – сказал отец. – Они ждут у костра.
Пока Криджи одевался, а потом умывался ледяной водой, предрассветный сумрак стал прозрачней и тоньше. Деревня оживала: ночные охотники вернулись с добычей, среди деревьев разносились их усталые голоса. То здесь, то там, откидывались пологи и отворялись двери, люди выходили, встречали новый день. Криджи шел за отцом, привычно вслушивался, вглядывался в разгорающееся утро. Пытался думать о важном – соглашаться или нет? – но мысли ускользали. «Скоро ты отправишься в путь», – так сказала белка, а значит, все решено.
Старейшины встали, когда он подошел, – словно Криджи был одним из них.
– Пойдешь ли в город, Чету? – спросил шаман.
Криджи невольно сделал шаг назад – в утреннем свете шаман казался страшным. Лицо словно вырублено из черного дерева, глаза отливают огнем, а в голосе ярость. «Он не хочет отпускать меня», – понял Криджи.
– Я готов пойти, – сказал он. – Но я думал, моя память нужна племени.
Отец положил руку ему на плечо и сказал:
– Там ты увидишь много такого, чего не видел ни один Чету. Память племени, память всех племен обогатится, мы сможем...