Духан, да еще с лирическим названием «Симпатия», и в самом деле оказался несравненным. Там мне открылся Маяковский как знаток кавказской кухни. Он посвящал меня в тонкости кулинарии.
В этом духане он подолгу просиживал за чтением газет и журналов, беседовал со своими грузинскими друзьями.
В конце первой части вечера в Театре имени Руставели Маяковский обратился к аудитории с шуткой:
— Товарищи, после перерыва я отвечу на записки и прочитаю пару-другую новых стихов, после чего мы разойдемся, не причинив никому вреда.
Запомнились некоторые записки и ответы Маяковского. «Когда будете читать „пару-другую“, прочтите „Сто сорок солнц сияло на закате“».[30] Ответ:
— Этому товарищу можно смело сказать, что его солнце уже закатилось.
«Являетесь ли вы членом ВКП(б)?»
Ответ:
— Я приобрел массу привычек, несовместимых с организованной работой. Но от партии себя не отделяю и считаю себя обязанным выполнять все постановления большевистской партии, хотя и не ношу в кармане партийного билета.
«Товарищ Маяковский, кто будет читать ваши стихи после вашей смерти?»
Маяковский резко отрезал:
— У вас нет родственников в Гомеле? Узнаю по почерку. Там тоже такой умник нашелся.
«Прочтите отрывок из поэмы „Ленин“ и еще раз заключительную часть „Хорошо!“».
Ответ:
— Я в принципе не бисирую, но законную просьбу автора записки одобряю и специально для него прочту одну из любимейших своих вещей.
«Нравятся ли вам тифлисские барышни?»
Маяковский ничего не ответил, только развел руками и, улыбнувшись, учтиво поклонился.
«Когда вы читаете — вы поэт, когда вас читаешь — вы прозаик».
— Значит, дело не за мной, а за вами!
«Ту ицит картули?» (Знаете ли вы по-грузински?)
Ответ:
— Стараюсь не забывать.
На всех вечерах находились люди, которые противопоставляли ему Пушкина. Нашлись они и здесь. «Пушкин понятнее вас».
— Пушкина читают сто лет. Не успел ребенок еще родиться, а ему уже читают «Евгения Онегина». Но современники говорили, что от чтения Пушкина скулы болят. До того трудным казался тогда его язык. В наше время, конечно, приятно его почитать — нет слов. Это добросовестнейший поэт. Квалифицированный читатель — рабочий, крестьянин, интеллигент — должен знать Пушкина, но не следует впадать в крайности и читать только его. Я лично очень люблю Пушкина и часто упиваюсь отдельными местами «Онегина»:
Я знаю, жребий[31] мой измерен,
Но чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен,
Что с вами днем увижусь я.
Выше этих строчек не бывает. Это предел описания влюбленности.
На другом вечере, в университете, два студента разошлись во взглядах на творчество Маяковского и подрались у самой эстрады. Маяковский пытался успокоить их. Противники ругались по-грузински. И Владимир Владимирович тоже выкрикнул что-то по-грузински.
Зал был наэлектризован. Дерущихся с трудом удалось развести и рассадить по разным углам.
Молодежь, услышав грузинское слово из уст Маяковского, стала настойчиво просить прочитать что-нибудь по-грузински. И он прочел несколько строк из «Левого марша». Вспыхнула овация.
В перерыве Маяковский сказал:
— Вот это, я понимаю, вечер! Сколько темперамента! Раз дерутся, значит, есть за что!
Студенты провожали его до ворот. И увидев, что мы садимся в трамвай, поклонники мгновенно заполнили почти пустой вагон (это была конечная остановка): им хотелось продлить удовольствие ― побыть с Маяковским возможно дольше.
От шума, драки и «веселого» трамвая звенело в ушах, когда мы остались одни.
— Теперь вы понимаете, что такое Тифлис? Где, когда, у кого такое было?
Пребывание Маяковского в Тифлисе закончилось выступлением в Закавказском коммунистическом университете, куда были приглашены писатели и журналисты, и в Центральном рабочем клубе. Маяковский собирался еще побывать в Кутаисе, Эривани, Батуме, на земле своего детства — Багдади[32].
— До чего хорошо там! — говорил он. — Я бы вам показал и рассказал много интересного.
Но в Москве ждали неотложные дела, и он вынужден был возвращаться. По дороге Владимир Владимирович предложил составить «график поведения»: до станции такой-то — играем в карты, до такой-то — не курим, затем читаем, затем обедаем, затем лежим и молчим, затем просто рассказываем глупости, затем поем и т. д. Согласно этому графику мы должны были играть в «1000» до станции Гудермес. Но выясняется, что поезд сильно опаздывает. Я предлагаю отойти от графика — вдруг опоздает на целые сутки. Под разными предлогами выбегаю из купе, устраиваю передышку.
— Довольно бегать и прикидываться! Будьте человеком слова! — сказал Маяковский.
— А почему наш поезд — не человек слова?
— Меня это не касается — мы люди, а не поезда. Пришлось играть до Гудермеса. Здесь поезд стоял очень долго.
Владимир Владимирович предложил другое: до отхода поезда быстро шагать от паровоза до хвоста и обратно и сосчитать количество шагов.
— Но чьими шагами? Ведь у вас вдвое шире.
— В одну сторону вашими, в другую — моими. Так и шагали — серьезные и озабоченные счетом.
На станции Таганрог Маяковский вышел погулять. Поезд готов к отправлению, а его нет. Я волнуюсь. Наконец-то, запыхавшись, он вбегает в вагон, на ходу поезда. Я — с упреками. Он в ответ протягивает большую коробку зернистой икры.
— Молчите! Я и так из-за вас пострадал. Я бегал искать подарок ко дню вашего рождения. (В Тифлисе я мельком сказал, что не поспею в Москву ко дню рождения. — П. Л.) А в дороге это нелегкое дело.
Поезд опаздывал часов на двенадцать. Вместо трех ночей пришлось провести в вагоне четыре. Но так как опоздание не было предусмотрено, проводник лишил нас постельного белья: по положению оно предоставлялось только на три ночи.
— Нет, обязательно возвратите белье, — настаивал Маяковский. — Вы ведь знали, что поезд опаздывает? А раз так, то вы должны были и опоздать снять белье.
В Москве, усаживаясь на извозчика в четыре часа ночи, Владимир Владимирович расплылся в улыбке:
— Интересно ездить, но люблю возвращаться в Москву. Каждый раз какое-то особенное, приятное чувство…
НА УРАЛ
Самый северный город, куда я ездил, — это Ярославль, — сказал мне Маяковский (Ленинград не шел в счет. — П.Л.). — Пора двинуться на Урал и в Сибирь, обязательно побывать на Кузнецкстрое. И если уж ехать, так до самого Владивостока. Тем более что там, как передавали, есть улица моего имени. Просто не верится. Стоит поехать, чтобы самому в том убедиться, посмотреть, как выглядят дощечка, улица и дома, — шутил он.
Владимир Владимирович мечтал и о многих других поездках, которые не успел осуществить. Однажды в вагоне мы рассматривали карту. Он ткнул карандашом наугад в середину пустого пространства — оказалась Элиста.
— Вот где надо побывать! Ни рекой не подъедешь, ни железной дорогой. Туда уж наверняка никто из нашей братии не заглядывал.
Он собирался поехать на долгое время в промышленные районы, в колхозы, в совхозы…
— Надо подолгу посидеть в каждом месте, по-настоящему ко всему присмотреться, иначе — зачем ездить? А ведь некоторые писатели хвастаются тем, что за один день чуть ли не три завода изучили.
Судьба уральской поездки висела на волоске: Маяковский находился в Ленинграде и там заболел. И — о радость — телеграмма: «Покупайте билет привет Маяковский».
Мы условились встретиться на Казанском вокзале. Стрелки больших перронных часов двигались неумолимыми рывками, и каждый из них заставлял меня вздрагивать. Я уже занял место и стоял у вагона. До отправления — не больше минуты, а Маяковского все нет.
Буквально в последние секунды я увидел, как, размахивая двумя чемоданами, он мчится со всех ног и вскакивает в вагон в тот самый момент, когда раздается прощальный паровозный гудок.
30
31
32