А Страна Советов бурлила! Началось строительство Днепрогэса, Турксиба, тракторного завода имени Дзержинского, других, менее крупных, но важнейших для народного хозяйства промышленных предприятий. Молодежь устремилась на стройки, в школы, на рабфаки, в институты и университеты. Энтузиазм в переустройстве жизни получил новый импульс.
Конечно, это можно было почувствовать и в Москве, но дорога всегда взбадривает человека, обостряет восприятие, и смотрите, как это все созвучно времени оказывается в стихах - «обдорская темь и сиянье Кашир», а за Волгой «кресты да тресты, да разные «центро». Сумятица торга кипит и клокочет...». В вагоне поезда два Сережи очень уж заинтересованно обсуждают налоги, «проценты», ремонт моста; на базаре «нэпачка» нахваливает свой товар, а в Казани - университет и «каждые десять на сто его повадкой щурят глаза и так же, как он, скуласты». Дорожные впечатления складываются в картину жизни страны и сходятся в ленинском образе, в воспоминании о нем («По городам Союза»).
«Отдыхать некогда!» - не раз повторял Маяковский.
- Почему вы выходите на каждой станции? - спросила у него актриса Юлия Солнцева, оказавшаяся попутчицей в дороге.
- Я должен все знать, иначе мне неинтересно, - ответил поэт.
В городах, где крупные предприятия, Маяковский непременно выступает перед рабочими, знакомится с их трудом, жизнью, бытом. Вступает в конфликты с руководством по вопросам быта, обслуживания, живет по принципу: «...увидев безобразие, не проходите мимо...»
Стихи и жизнь складывались воедино. Стихи рождались из жизни и продолжались в жизни. В автобиографии говорится: «Вторая работа - продолжаю прерванную традицию трубадуров и менестрелей. Езжу по городам и читаю». А в стихах второй половины двадцатых годов - множество наблюденных в это время событий, фактов, подробностей жизни и быта молодого Советского государства. Вся эта гигантская груда жизненных впечатлений осмысливалась под социальным углом зрения, а именно: как входит в жизнь народа новое, как преодолеваются пережитки прошлого, насколько ярко «сердце класса горит в коммунизме». Маяковский полон ощущением перемен, жаждой перемен. К этому зовет других.
Для этого надо ездить, видеть, изучать, вникать. Намечая новые маршруты поездок, собираясь в Сибирь, на Дальний Восток, в Калмыкию, куда не было еще железной дороги, в колхозы и совхозы, Маяковский говорил:
- Надо подолгу сидеть в каждом месте, по-настоящему ко всему присмотреться, иначе - зачем ездить? А ведь некоторые писатели хвастаются тем, что за один день чуть ли не три завода изучили.
Но и самому Маяковскому не удавалось «долго сидеть» в тех городах, где он бывал. Темп жизни был задан стремительный. Написанные несколькими годами позже романы и пьесы советских писателей назывались созвучно времени: «Не переводя дыхания», «Темп», «Время вперед». А график поездок Маяковского не оставлял времени для подробного «изучения» завода или стройки.
В Свердловск - промышленный центр, куда очень стремился поэт, прибыли ранним утром. Хорошев настроение создала газета «Уральский рабочий». В газете - портрет, статья о Маяковском, как одном «из наиболее ярких представителей поэзии нашей пооктябрьской, революционной эпохи».
Сначала Маяковский выступил в «Деловом клубе», потом перед комсомольским активом, перед студентами политехнического института. Провел занятие литгруппы «На смену», куда вход был «по особым билетам, разосланным по рабкоровским кружкам». Здесь, в Свердловске, написаны стихотворения «Император», «Екатеринбург - Свердловск» и «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру».
Поэт побывал в рабочих общежитиях Свердловска и в новых домах, куда вселялись рабочие Верхне-Исетского завода. Конечно, квартиры с ванной, о которых сказано в стихотворении, в то время были явлением почти исключительным, недаром после чтения «Ивана Козырева» какой-то парень спросил Маяковского:
- Вот вы пишете «ванны», так это ж редко, у кого ванна! Это не реально!
- Важна сама идея, - ответил поэт. - Если уж начали строить с ваннами - дальше пойдет быстрее. Так, по крайней мере, должно быть, и я уверен, что так и будет.
Маяковский торопил время и события, но его нетерпение не рождало иллюзий, он был великий мечтатель, уносившийся воображением в будущие века («Пятый Интернационал», «Про это»), но в то же время он был суровый реалист, когда дело касалось политики, повседневности, быта. Дать покупателю красивые и удобные носки сегодня и заглянуть в тридцатый век, который «обгонит стаи сердце раздиравших мелочей», - это одна, но в разных измерениях воплощавшаяся им, идея усовершенствования - употребим философскую категорию - общественного бытия.
«Надо жизнь сначала переделать...»
В переделке жизни цель и сокровенная суть поэзии Маяковского, его эстрадных выступлений. В переделке жизни и, значит, сознания. Для этого он встречался с массой людей, переносил весь дорожный дискомфорт, сохраняя при этом оптимизм и чувство юмора. Ожидая где-нибудь на холодном вокзале опаздывающий на много часов поезд, шутил: «Попробуйте-ка сами опоздать на такой поезд...»
Лавут ругается с проводником, пытающимся высадить их из двухместного купе, поскольку в пути его должны занять, а Маяковский ему укоризненно:
- Я от вас такого не ожидал. Чего разорались? Тем более все кругом спят.
- Но ведь вы сами часто кричите, - оправдывался Лавут, - а у меня прорвалось...
- Я кричу обычно на пользу литературе, а вы - во вред себе.
После этого он спокойно, без повышения голоса, уговаривает проводника. На остановках не теряет времени даром: ходит, смотрит, спрашивает, слушает.
Была еще одна причина, по которой Маяковский считал необходимым прямое общение с публикой. Он разъяснял:
- Стихи я пишу в основном для чтения вслух. И в процессе работы чувствую, как они будут звучать. Я считаю, что в наши дни стихи должны быть рассчитаны главным образом на слуховое восприятие - не для альбома тети, а для площади Революции. Это есть целевая установка.
И - требование времени. Но у него же: «Мой стих трудом громаду лет прорвет...» Это не только для голоса, для чтения вслух, это разговор с современниками и потомками с книжного листа, разговор с миллионами и с каждым человеком в отдельности.
В поэме «Хорошо!», которая связывалась с постановкой в театре, Маяковский задался целью показать закономерность победы революции, ее величие, естество и плоть коммунизма. Он понимал: «В коммунизм из книжки верят средне. Мало ли что в книжке можно намолоть!» Чтобы поверили, надо показать «естество и плоть», показать реальное, делаемое дело. Показать то, что увидено собственными глазами, что вошло в его жизнь. На вопрос, задаваемый ему с ехидцей: «Вы считаете себя хорошим поэтом?», - Маяковский однажды ответил:
- Надоело! Мне наплевать на то, что я поэт! Я прежде всего считаю себя человеком, посвятившим свое перо сегодняшнему дню, сегодняшней действительности и ее проводнику - Советскому правительству и нашей партии!
Он повторял это не один раз, но всегда - в споре, запальчиво («Надоело!»), в ответ на бесконечные колючки, выпады, едва скрытую или вовсе нескрываемую враждебность. И «всю свою звонкую силу поэта» он подчинял «сегодняшней действительности», приближению будущего.
Поэт радовался, видя, как «подымал невозможный труд улиц разрушенных труп». Радовался тому, что «фабрика по-новому железо варит». Радость свою он выразил в стихах, а затем в поэме «Хорошо!», стараясь показать «социализм живьем». Эти стихи («Автобусом по Москве», «Было - есть», «Баку», «Ленин с нами!», «Рассказ литейщика Ивана Козырева...» и другие) он читал с эстрады.
1927 год, «болдинский год» (П. Лавут) Маяковского катился на колесах, бушевал в залах, огорчал и радовал. Почти полсотни точек отмечено в этом году на карте его вечеров и выступлений, а их было свыше ста, не считая московских. На Маяковского шли, о нем слышали, его читали. В Одесском медицинском институте (это уже в 1928 году), зал, рассчитанный на четыреста человек, вместил в себя свыше тысячи. Рекорд. Каждый из сидящих держал кого-то на коленях, проходы и эстрада были забиты. Некоторые устроились даже под столом. Маяковского и Кирсанова (бывшего в то время в Одессе и приглашенного Маяковским для выступлений) прижали к трибуне. Дышать было нечем. Пот лил с них градом.