Блаженно-синее небо, крошечные детские солнца в каждой из блях, неомраченные безумием мыслей лица… А медные такты: «Тра-та-та-там. Тра-та-та-там», эти сверкающие на солнце медные ступени, и с каждой ступенью — вы поднимаетесь все выше, в головокружительную синеву…
…Я опять, будто только вот сейчас первый раз в жизни, — увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг…
А затем мгновение — прыжок через века, с + на - . Мне вспомнилась (очевидно — ассоциация по контрасту) — мне вдруг вспомнилась картина в музее: их, тогдашний, двадцатых веков проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок, птиц… И ведь, говорят, это на самом деле было — это могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, что я не выдержал и расхохотался…
Как у Маяковского — в изображенном им мире будущего — обстоит дело с поэзией, мы уже знаем. Розы упоминаются только в учебниках садоводства, грезы — только в медицине, в отделе сновидений. О существовании стихов, от которых бы «щипало» и «замирало», никто уже не помнит. Даже Зоя Березкина, бывшая возлюбленная Присыпкина, не понимает, о чем он толкует. Атавистическая потребность в таких стихах у людей будущего давно отмерла, а если вдруг возникает, то лишь в виде какого-то странного заболевания, эпидемии, которую занес с собой в будущее тот же Присыпкин:
Репортер. Тихо… Не спугните эту лунатичку…
Проходит девушка, ноги заплетаются в «па» фокстрота и чарльстона, бормочет стихи по книжице в двух пальцах вытянутой руки. В двух пальцах другой руки воображаемая роза, подносит к ноздрям и вдыхает.
Несчастная, она живет рядом с ним, с этим бешеным млекопитающим, и вот ночью, когда город спит, через стенку стали доноситься к ней гитарные рокотанья, потом протяжные душераздирающие придыхания и всхлипы нараспев, как это у них называется? «Романсы», что ли?
А вот — у Замятина:
► С полочки на стене прямо в лицо мне чуть приметно улыбалась курносая асимметричная физиономия какого-то из древних поэтов (кажется, Пушкина). Отчего я сижу вот — и покорно выношу эту улыбку, и зачем все это: зачем я здесь — отчего это нелепое состояние? Эта раздражающая, отталкивающая женщина, странная игра…
Она подошла к статуе курносого поэта и, завесив шторой дикий огонь глаз… сказала очень разумную вещь:
— Не находите ли вы удивительным, что когда-то люди терпели вот таких вот? И не только терпели — поклонялись им. Какой рабский дух! Не правда ли?
— Ясно…
— Ну да, я понимаю. Но ведь, в сущности, это были владыки посильнее их коронованных. Отчего они не изолировали, не истребили их? У нас…
— Да, у нас… — начал я. И вдруг она — рассмеялась. Я просто вот видел глазами этот смех: звонкую, крутую, гибко-упругую, как хлыст, кривую этого смеха.
Помню — я весь дрожал. Вот — ее схватить — и уж не помню что…
У Маяковского в его мире будущего под чары поэзии тоже подпадают только те, кто впал в ненормальное, болезненное, патологическое состояние влюбленности:
Репортер. …Несчастная девушка стала сходить с ума. Убитые горем родители собирают консилиумы. Профессора говорят, что это приступы острой «влюбленности», — так называлась древняя болезнь, когда человечья половая энергия, разумно распределяемая на всю жизнь, вдруг скоротечно конденсируется в неделю в одном воспалительном процессе, ведя к безрассудным и невероятным поступкам.
Девушка (закрывает глаза руками). Я лучше не буду смотреть, я чувствую, как по воздуху разносятся эти ужасные влюбленные микробы.
Репортер. Готова, и эта готова…
Замятин подробно объясняет, как в изображаемом им мире была раз и навсегда решена проблема разумного распределения половой энергии всех жителей «Единого Государства»:
►…Подчинив себе Голод… Единое Государство повело наступление против другого владыки мира — против Любви. Наконец и эта стихия была тоже побеждена, т. е. организована, математизирована, и около 300 лет назад был провозглашен наш исторический «Lex sexualis»: всякий из Нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер.
Ну, а дальше — там уж техника. Вас тщательно исследуют в лабораториях Сексуального Бюро, точно определяют содержание половых гормонов в крови — и вырабатывают для вас соответственный Табель сексуальных дней. Затем вы делаете заявление, что в свои дни желаете пользоваться нумером таким-то (или таким-то), и получаете надлежащую талонную книжку (розовую). Вот и все.