Маяковский. Самоубийство

Книгопродавец на это признание поэта отвечает вопросом:

Итак, любовью утомленный,
Наскуча лепетом молвы,
Заране отказались вы
От вашей лиры вдохновенной.
Теперь, оставя шумный свет,
И муз, и ветреную моду,
Что ж изберете вы?

— Свободу, — отвечает поэт.

Но у книгопродавца, оказывается, есть что возразить и на этот довод поэта:

Прекрасно. Вот же вам совет:
Внемлите истине полезной:
Наш век — торгаш; в сей век железный
Без денег и свободы нет.

На этот резон поэту возразить нечего, и, окончательно убежденный, он переходит на прозу:

Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись.
Условимся.

Итак, не поэт убеждает книгопродавца в своей нужности, а, напротив, книгопродавец изо всех сил старается убедить поэта, что стихи его востребованы, что они нужны людям:

Вкруг лавки журналисты бродят,
За ними тощие певцы:
Кто просит пищи для сатиры,
Кто для души, кто для пера;
И признаюсь — от вашей лиры
Предвижу много я добра.

У Маяковского коллизия совершенно иная. Тут дело обстоит прямо противоположным образом. Не фининспектор поэту, а поэт фининспектору изо всех сил тщится доказать, что он не бездельник, что труд его «любому труду родствен».

Сперва он пытается говорить с фининспектором на его, чиновничьем, фининспекторском, доступном его, фининспекторскому пониманию, языке:

Говоря по-вашему,
                            рифма —
                                         вексель.
Учесть через строчку! —
                                     вот распоряжение.
И ищешь
             мелочишку суффиксов и флексий
в пустующей кассе
                            склонений
                                           и спряжений.
Начнешь это
                   слово
                            в строчку всовывать,
а оно не лезет —
                         нажал и сломал.
Гражданин фининспектор,
                                      честное слово,
поэту
        в копеечку влетают слова…
Пуд,
      как говорится, соли столовой
съешь
          и сотней папирос клуби,
чтобы
         добыть
                    драгоценное слово
из артезианских
                        людских глубин.
И сразу
           ниже
                   налога рост.
Скиньте
            с обложения
                               нуля колесо!
Рубль девяносто
                         сотня папирос,
рубль шестьдесят
                          столовая соль.

Обратите внимание: он торгуется! Продукт системы, как говорит Рассадин, «отрицающей рынок, то есть возможность торговаться, разрешающей лишь просить — или требовать», — торгуется! Значит, законы рынка в этой жесткой системе еще действуют?

Ну конечно! Стихотворение было написано в 1926 году. Нэп, хоть уже и «катился отчаянно вспять», был еще в силе. И, кстати, фининспектор, олицетворяющий систему дифференцированного налогообложения, действовал как раз в соответствии с законами рынка.

Торговаться же Маяковский мог на законном основании, мотивируя свои претензии тем, что его, который «себя советским чувствовал заводом», приравняли к нэпманам, к частникам:

В ряду
         имеющих
                       лабазы и угодья
и я обложен
                  и должен караться.
Вы требуете
                  с меня
                            пятьсот в полугодие
и двадцать пять
                       за неподачу деклараций.
Труд мой
              любому
                         труду
                                 родствен.
Взгляните —
                  сколько я потерял,
какие
        издержки
                      в моем производстве
и сколько тратится
                            на материал.