Всем, кроме пленников и мертвецов.
Таких, как я.
Даже не знаю, к какой категории себя и причислить. Меня держат взаперти целый месяц, но вот уже который день ощущения подсказывают: приятель, ты — мёртв. Мёртв с того момента, как грубые пальцы в защитной перчатке сорвали медальон и унесли прочь. Однако некоторое время я ещё ощущал его пульсацию на расстоянии продолжать жить, хотя бы безумной надеждой, что всё образуется. Меня выпустят наружу и позволят ощутить блаженный холод металлического украшения.
Потом связь прервалась. Чувствовалось это, как луч путеводного маяка в полном мраке. Внезапно огонь начал пульсировать, словно горящая бабочка и вдруг погас совсем, оставив меня во мраке. Тотчас демоны холода, которые всё это время таились в темноте, набросились со всех сторон и принялись рвать тело на части, утаскивая куски сознания в бездонные пропасти ничто.
Вот именно тогда я и умер окончательно.
Осталась пустая оболочка, способная лишь неподвижно лежать на жёсткой койке, плотно прижатая широкими ремнями и бездумно глядеть в кусок окна, за которым падают тяжёлые капли совсем не летнего дождя.
В этом пустом коконе, так и не превратившемся в яркую бабочку, продолжали блуждать чужие мысли и воспоминания, которые остались от непрожитой жизни той самой бабочки. Иногда эти воспоминания соединялись в нечто, напоминающее рифмованные строчки и тогда губы, сами по себе, шептали:
Наблюдатели, которые притаились внутри крошечных тёмных зрачков, спрятавшихся в стенах комнаты, очень не любят такие моменты. Стоит пустой оболочке приняться за чтение стихов и можно ожидать скорого прихода недовольных гостей. Когда-то меня пугали эти визиты, приносящие боль, но сейчас я превратился в муляж, равнодушный к боли. Поэтому губы продолжили размеренно шептать:
Вот. Они идут. Толстые стены, обшитые мягкой дрянью, не пропускают звуков, но ведь можно ощутить вибрацию тяжёлых шагов, торопливое зловонное дыхание и дребезжание коротких недовольных реплик. Какие-то обрывки недополученных возможностей, изгибы изломанной судьбы, позволяют чувствовать приближение мучителей.
Глухой писк закончился тихим щелчком и дверь распахнулась, пропустив внутрь парочку в синих костюмах. Мужчина и женщина, похожие, словно родственники своими необъятными габаритами. Толщине их предплечий позавидовал бы любой свиной окорок, а выражение стеклянных глаза весьма напоминало такое же, у сытой свиньи. Они мертвы, как и я, вот только, в отличие от меня, были мёртвыми всегда. Холод, на месте их душ, мог бы обжечь, но мне уже всё равно. Поэтому я продолжаю смотреть в окно и шептать:
— Ишь, бормочет, — мужчина принялся натягивать перчатки из толстой резины, — ща то поутих, а прежде, как забурмочет — так жди беды.
— Федя, меньше текста.
Женщина, за спинами санитаров, разительно отличалась от них и фигурой и манерой поведения, больше свойственной начальству. Тело плотно упаковано в чёрный комбинезон со множеством кармашков, а голова скрыта пластиковым шлемом с прозрачным забралом. В руке женщина держала штуковину, весьма напоминающую дрель и явно готовилась пустить её в дело. Но не торопилась: слушала кого-то.
— Зина, придержи голову, не стой столбом. Федя.
— Да, да, — названный Федей, послушно кивает бритой головой, демонстрируя хорошо заметный шрам у виска, — видала б ты, до чего сильный этот гад! Лариска вона, с переломом до сих пор лежнем лежит, а Колькина рука только срастаться начала.
— Федя, твою мать!
Санитары навалились, прижимая мою голову к стене и открыли доступ к шее. Анастасия Ивановна, доктор медицинских наук, автор множества экспериментальных работ, гений, красавица и просто редкая сука. Весь этот проект задуман лично ею и ещё одним, очень хорошим человеком. Судя по всему, именно с ним она и разговаривала перед тем, как начала действовать.