— Теперь не притянет, — раздраженно закончил мысль своего коллеги Гаевский, — Теперь Миронович отопрется, сказав, будто о перестановке услышал от господина Черняка!
Черняк негодующе буравил глазами Гаевского, но ни слова в свое оправдание не промолвил. Да, собственно, что тут можно было возразить? Иванов был прав во всем.
— Кстати, раз уж заговорили о расстановке мебели на месте преступления, — продолжил Гаевский, — Настоятельно рекомендую обратить внимание на то, как поставлено второе кресло.
— А как оно поставлено? — спросил вслух сам себя Иванов, — Перед дверью в ватерклозет.
— Вот именно. Не без умысла.
— Брось, Владислав, — махнул рукой Иванов, — в этом умысла нет никакого. Комната маленькая, кресло поставлено так, как удобнее.
— Ничего подобного, Агафон, — возразил коллеге Гаевский, — ватерклозет мог оказаться для девочки убежищем. Убийца, переставляя мебель, отсекал ей путь отхода.
— Я тебя умоляю, Владислав, замолчи, — замахал на него руками Иванов, — Ты сейчас тут наговоришь и только собьёшь всех с толку, как это уже не раз бывало. Они же ждут от тебя истины в последней инстанции, — последовал кивок в сторону Черняка и пристава Рейзина, — а между тем, следствие еще толком не начато! Подожди со своими умозаключениями. Еще даже неизвестно, будешь ли ты сам привлечен к расследованию.
Трудно сказать, что возразил бы на это поляк, но Гаевскому не дал ответить громкий голос Мироновича, послышавшийся из-за двери:
— Эй, господа сыщики, вы видели это, в передней?…
Через секунду он приоткрыл дверь в кухню и просунул голову:
— Там пятна воска от свечки на полу. Но вчера, когда я из кассы уходил, их там не было, это точно!
Разумеется, все тут же отправились в прихожую. При взгляде на многочисленные потеки воска на полу прихожей становилось ясно, что действительно кто-то жег здесь свечу возле самой входной двери.
— А вы в кассе обычно свечами пользуетесь или лампой? — спросил хозяина Гаевский.
— Да лампой, конечно. Свечи имеются, но так, на всякий случай. Там, в кухне, в шкафу.
— Пойдемте, посмотрим!
Гаевский с Мироновичем сходили на кухню и там хозяин кассы показал где именно хранил свечи. Полдюжина толстых восковых свечей, схваченная толстой суровой ниткой, оказалась на своем месте.
— Ну что ж, очень хорошо, — бормотал Гаевский, — очень даже хорошо-с. А скажите, Иван Иванович, откуда на кухне взялся кусок трубы?
— Какой? — Миронович обвёл взглядом кухню, — Ах, этот… Он тут давным-давно, уж годик-то точно. В подъезде меняли трубы газового освещения, так он валялся ненужный. Не помню уж, кто и принес его. А только я выкидывать его не стал — мало ли, какой недобрый человек зайдет. А труба эта есть не просит — притулилась себе в уголке и стоит тихонечко.
— А сейчас она лежит на плите. Почему, не знаете?
— Да может, это Сарра пол мела, да и переложила?
— Конечно, может, — согласился Гаевский, — А где этот обломок находился обычно?
— Да вот тут, за плитой в уголке, — Миронович подошел к плите и показал рукой.
Дверь из кухни в маленькую комнату была приоткрыта, но Миронович избегал смотреть туда. Он так и не пошел посмотреть на убитую девочку.
2
Полицейские всё ещё продолжали осмотр комнат, когда приехал Илья Беккер. Его появление никак не было связано с ночными событиями, он вернулся из Сестрорецка с утренним поездом сообразуясь с какими-то своими семейными планами и вплоть до появления на пороге ссудной кассы ничего не знал о гибели дочери.
Это был пожилой тщедушный еврей с впалой грудью, весь какой-то заморенный, озабоченный и суетливый. Картуз с треснувшим лаковым козырьком сидел на его плешивой голове кривобоко, каблуки сапог были стоптаны, а остатки волос с заметной сединой торчали во все стороны нечёсанными космами. Когда его подвели к телу Сарры он, увидя убитую дочь, заплакал, жалко затряс головой и, размазывая по морщинистому, усыпанному мелкими пигментными пятнами лицу, слезы, неожиданно завыл. Спина его еще больше ссутулилась, руки задрожали. Урядник, придерживавший Илью Беккер за локоть, смотрел на него с налитыми слезами глазами и, казалось, готов расплакаться сам.