…Марко с напарником оказались мирными ребятами без комплексов. Мендес невольно порадовался, что они заняты своим маленьким бизнесом и не интересуются большой политикой. А ещё больше радовался тому, что им не попался под руку флакон или бутылка с препаратом М.
На грузовике-тяжеловозе (по счастью, загруженным лишь наполовину), они добрались до Ранкова – оттуда ребята рулили к Ранковскому целлюлозно-бумажному комбинату, и снова остановились в окраинном мотеле, где Бет вновь расплатилась собой.
«Я стану заправской шлюхой!» - подумала она с отвращением и тихим бешенством. Такое не могло бы ей привидеться в кошмарном сне. А Мендесу в кошмарном сне не привиделось бы пять часов тряски в наглухо закрытом прицепе, поскольку Бет оставалась при Елене, уложенной в подвесной люльке, где её изрядно укачало.
Зато в мотеле они смогли расплатиться наличными и принять душ, а Мендес, ненавидевший щетину, с наслаждением побрился, хотя Бет и уговаривала его отрастить бороду и усы: они меняли его лицо до неузнаваемости «почище хэллоуиновской маски», по её выражению. Затем они заказали скромный, но сытный ужин. Им было не до изысков, лишь бы заглушить голод и набить желудок чем-то осязаемым и плотным. «Осязаемым и плотным» оказались макароны с колбасками и кетчупом и много серого хлеба.
Ранков окружал изумительный просторный лес. Елена пошатывалась от слабости, но на следующий день уговорила Виктора вывести её погулять. Бет решила, что это не невозможно, день выдался мягкий, и свежий воздух не повредит. Елену одели потеплее, Бет осталась наблюдать за обстановкой, а супруги отправились по прогулочной тропе, где с утра было безлюдно. Через полчаса они вышли к чудной, светлой поляне. Посреди неё громоздилась куча брёвен, и Елена вспомнила невольно ту самую поляну в Лущицах, где она жила с Лео. Но ни боль, ни печаль, ни горечь не коснулись её более. Счастливей всех во всей этой истории оказался Лео. Обстоятельства отбросили его в сторону, так далеко, что неукротимый адский каток уже не раздавит его, и даже не заденет.
- Как ты думаешь, что будет с нашим домом? Фернандес его сбережёт?
- Конечно. Он устроит в нём гей-клуб.
- Не смейся!
- Я не смеюсь. Он придумает оригинальный способ его сохранить. Чем плох гей-клуб?
Идея гей-клуба в доме, где Елена растила своих детей и училась любить Виктора, показалась ей чудовищной. Чужие люди, потакающие всевозможным своим порокам, в их доме. Чужая похоть, чужая грязь - на их ложах, в их гостиных, в детских комнатах, в их бассейне, среди их волшебных лужаек и цветников… Но она не могла возразить – кто она теперь? Изгнанная Хозяйка. Елена всхлипнула, слеза скатилась по щеке, другая, третья… Мендес слизнул одну слезу, другую, третью с обветренных, всё ещё горячих щёк.
- Не грусти, милая, неужели этот дом так много значит для тебя, что по нему стоит проливать слёзы? Это всего лишь дом. Дерево, камень, стекло, пластик. Краска и лак.
- Талант Пазильо и Волохова. Кровь твоих подданных. Твои сумасшедшие «Венеры». Колыбель твоих детей. Твоя любовь, Вик – ведь это твой подарок, забыл?
Их губы медленно соединились. Ленивое солнце сентября смешивалось с серой, клочковатой марлей облаков, и золотистый туман, полный влаги, шествовал между небом и землёй, объединяя их в зыбкую иллюзию. Он подхватывал Виктора и Елену и торжественно нёс в своих объятиях в такую даль, которой нет названия и предела. И странноголосый, безумноглазый Дон Гордон пел для них одних свои психоделические песенки, в которых так сладко было погружаться и тонуть, тонуть, тонуть…
…А Бет, оставшаяся в номере, вспоминала Альгиса, Экселя, Буравчика, подкинутых детей. Она вспоминала Горбовского, Анну Брок, Алесю и Бояна, доктора Штофа, брошенного искупать их вину. Вспоминала Фернандеса, Нису, Тили, Георгия, Серафиму и Костяницкого мэра, так и не дождавшегося антидота, ибо преемнику это было не нужно. Тех безымянных, что недавно безропотно отдали жизнь за миф. И ещё многих других, и десятки безымянных потерянных душ, сгинувших без вести и оставшихся без лица, без роду и племени.
Короче, всех, кто был, против воли, втянут в круг притяжения этой порочной парочки, которую Бет обязана спасти и оберечь, пусть и ценой собственной жизни, ибо она дала клятву Альгису. Хотя - путь Мендеса был предопределён, его давно зацепил тяжёлый мельничный жёрнов, и велика его инерция, вот-вот накатит, раздавит, перемелет. Думай, Элизабет Спенсер, думай, горюй и молись, больше не будет времени распускать нюни!