Рассказы Морица о Париже, откуда он только что приехал, звучали как сказка, товарищи слушали с жадным вниманием. Бульвары с беззаботно гуляющей публикой, набитый шедеврами музей Наполеона, театры (пусть там и шли глупые пьесы в исполнении бездарных актеров), игорные дома (где кучки золота то и дело меняли владельцев под неотрывными безумными взглядами), кафе «Тысяча колонн» в Пале-Рояле (там дюжина колонн из ложного мрамора многократно отражалась в зеркалах)… В этом кафе Коцебу случайно встретил донского казака, тоже попавшего в плен и находившегося в услужении у французского генерала; на него таращились, как на диковинку, и поили бесплатно. Какая разница с Суассоном! В этом затхлом городишке с шестью тысячами жителей холодно, голодно и нестерпимо скучно. На балах вся музыка состоит из двух скрипок и барабана, танцуют только одну кадриль, больше похожую на балет; один из музыкантов громко объявляет фигуры, но во всем городе их знает только одна пара, прочие же просто прыгают — вероятно, чтобы согреться. Пианино в Суассоне — большая редкость, и девицы, даже из хороших семей, не обучены на нем играть. То ли дело в России, где любая помещичья дочка непременно выучится если не музицировать, так хотя бы бренчать и петь из какой-нибудь оперы — все развлечение! А тут молодежь садится подле камина играть в курилку, точно малые дети: передают из рук в руки тлеющую лучину, приговаривая: «Mon petit bonhomme vit encore»[5], — и y кого погаснет, тому назначают сделать какую-нибудь глупость. А то еще вздумают рыцарствовать — сев в кружок, говорить комплименты дамам, рассказывать истории, да только и этого нынче уже не умеют. Старых французов слушать приятно, но молодых — горе…
На другое утро на квартиру к Свечину пришли другие товарищи по несчастью, и Коцебу раздал им деньги, присланные великой княгиней Екатериной Павловной, чему они несказанно обрадовались. В Суассоне держали больше двух с половиной сотен пленных, из которых около шестидесяти оказались помещиками или штатскими чиновниками. Как и почему они попали в плен, осталось загадкой, но жить им приходилось по большей части на собственные деньги, а те скоро вышли. Генералу выплачивали содержание в сто пятьдесят франков в месяц, полковнику — в сто, это было еще прилично, а вот поручику или прапорщику приходилось как-то выкручиваться на двадцать девять франков, завидуя унтер-офицерам и нижним чинам, которые жили в казарме и получали хлеб и мясо. Впрочем, и местные обыватели не роскошествовали. Званые обеды здесь устраивали только самые богатые люди и при чрезвычайных семейных случаях вроде свадьбы или крестин. Генерал-майора Тучкова, полковников Кутузова, Трефурта и фон Менгдена (самых видных из русских пленных) раз пригласили на вечер к префекту, разослав им печатные билеты. Привыкшие к русским обычаям, те решили сэкономить на обеде, надеясь на хорошее угощение, но воротились домой с пустыми желудками, да еще и иззябнув до костей: у камина тепло только лицу, а спина леденеет, в комнате же так холодно, что в углу замерзает вода в кадке!
Мориц быстро понял, каким счастьем было оказаться у Свечина. Получая семьдесят пять франков в месяц, майор мог позволить себе дрова, и у него с утра до ночи сидели знакомые, чтобы не возвращаться в свой «ледник» с тонкими стенами и холодным глинобитным полом, в котором вытоптали такие ямы, что можно запросто сломать себе ногу. Дрова стоили безумно дорого, в камины только задувал ветер… Из солидарности Свечин с Коцебу иногда ходили к другим товарищам и зябли вместе с ними, чтобы те не думали, будто их избегают. Пленные набивались в одну комнату по двадцать — тридцать человек, заткнув щели в дверях и окнах, и надеялись согреть воздух своим дыханием, однако надежды эти оправдывались не вполне. Одежда у всех давно износилась, многие ходили с продранными локтями, а то и без сапог… Местные жители никакого сочувствия к ним не проявляли, ни один пекарь не давал хлеба в долг даже за поручительством коменданта, и беднягам приходилось выпрашивать хлеб у своих товарищей или вовсе жить подаянием.
Недели через три Коцебу снова вызвали к капитану де Класи, у которого он застал еще нескольких офицеров, говоривших по-французски. Комендант выглядел озабоченным: несколько русских умерли с голоду, и он хотел бы посоветоваться с господами офицерами, чтобы избежать подобных инцидентов впредь.
Как выяснилось, один винодел пускал к себе пленных погреться, за что брал по франку с носа в месяц, а заодно сбывал им в долг свое дурное вино, уговорившись с комендантом, что плату вычтут из их содержания. Кислятина — не кислятина, а пили без удержу, в итоге многим не осталось денег даже на хлеб; они исхудали, обратившись в тени, да так и истаяли. С трудом сдерживая гнев на французских лавочников, корыстовавшихся чужой бедой, Мориц предложил издать распоряжение о том, чтобы из денежного довольствия военнопленных вычитали долги только пекарю и мяснику. Прочие поддержали его; комендант так и сделал.