Ему что-то кричат сзади, но он не слышит. Взвизгнув, скрежетнула о камень пуля, но Чары уже спрыгнул в овраг. Бегом за Шамурад-ханом, пока тот не унес свою голову!..
Трудно угнаться за конными. Когда Чары наконец выбегает из оврага, он видит только вдали семь или восемь скачущих всадников… Чары бросается к оседланной лошади, рвет повод из рук у какого-то человека. Тот не дает ему… Тогда он с маху бьет его карабином по голове и вскакивает в седло.
Кони летят по пустыне. Всадники заметили погоню и хлещут по их гладким, блестящим от пота спинам. Но упорный одинокий преследователь не отстает. Именно потому, что тот один, он вселяет в них суеверный ужас.
От группы отделяется всадник с винчестером наперевес и движется навстречу Чары. Как скошенный валится он из седла, выбитый меткой пулей, а конь, заржав, уносится в степь. Никакого зла не имеет Чары к этим людям, окружающим Шамурад-хана, но пусть не мешают они ему свершить правосудие.
Второй всадник поворачивает назад. Серые глаза смотрят так же холодно, как дуло нагана в его руке. Спокойно поднимая наган, он чуть-чуть усмехается, презирая этих дикарей, испуганных одиноким преследователем… Но потухает улыбка, валится из рук наган, а вслед за ним падает на сухой куст колючки обмякшее тело. Распахивается красный полосатый халат и открывает старый офицерский мундир.
Но вот сразу двое завертелись на месте и понеслись: один навстречу, другой в обход. Первого, чернобородого туркмена со свирепыми глазами, Чары снял сразу. Второй, видно, хочет уйти в сторону. Чары не знает этого бледнолицего с темными усиками, но тот дружит с Шамурад-ханом, а от друзей врага всего можно ждать, и его пуля сбивает с коня второго.
Еще один всадник поворачивает коня.
— Не стреляй, Чары дорогой!.. — кричит он, спешившись и протягивая вперед обе руки. Чары узнает Курта, ханского счетовода. Тот виноват перед ним, но расчетов кровью между ними нет. Пусть живет!
В ту минуту, когда Чары пролетает мимо него, Курт прыгает вперед, виснет всей тяжестью на его руке и тянет на землю. Свободная рука Чары нащупывает у пояса нож брата и вгоняет его по рукоятку в грудь предателя.
Родные горы, они уже близко. Через разрушенный аул Шамурад-хан несется прямо к крепости Карры-кала. С ним остался только один… По родному заброшенному полю стучат копыта коня. Чары выносится к насыпи и с ходу влетает в древние ворота.
Шамурад-хана не видно. Но против ворот стоит басмач и целится в Чары из винтовки. Пуля срывает с него буденовку. Подскакав, Чары стреляет в упор в басмача. И тут же хватается за бок и падает с коня. Из-за камня выходит его кровный враг с пистолетом в руке. Он медленно подходит, и они долго — кажется, целую вечность, смотрят в глаза друг другу.
— Что, грязный раб, безухая собака, дождался своего конца?! — говорит Шамурад-хан. — Вот этой рукой я убил твоего отца, твоего брата, всех змеенышей из твоего подлого рода… Я бы тебя тоже привязал к хвосту коня, но у меня нет времени и желания пачкаться о твою нечистую шкуру, нюхать твой вонючий пот… Я сейчас с наслаждением убью тебя. Но прежде я плюну в твои глаза!..
Он плюет зеленым насом прямо в широко открытые глаза Чары. Потом он приставляет пистолет к груди и стреляет прямо в сердце…
Глава четвертая
Бесшумно поползла вправо вагонная дверь. Утренняя свежесть сразу вытеснила аптечные запахи. Подобрав одной рукой полы белого халата, держась другой за железную скобку, поднялась в теплушку сестра милосердия. Чары прямо, не мигая, смотрел на нее. Сестра улыбнулась ему, как старому знакомому, и вынула из кармана халата бутылку с молоком, заткнутую бумагой.
— Будем пить молоко.». — оказала она и, приподняв сильной рукой его плечи и голову, взбила подушку.
Чары не хотел молока, но невольно стал пить, не спуская глаз с ее белой руки, твердо держащей чашку.
— Вот и все!
Поставив на стол чашку, сестра села на койку возле двери и стала смотреть наружу. Послышались голоса.
— Тут пришли к тебе!
Она шагнула в сторону и пропустила в вагон двоих: Мамедова и Телешова. Это были люди, которых он видел когда-то в тревожном сне.
— Ну, как самочувствие? — спросил Телешов, присев на край стула.
Чары молчал и смотрел в потолок.
— Ведь ты геройский парень, прямо тебе скажу. Наши ребята одобряют тебя. Вот хоть его спроси… — Телешов ткнул пальцем в Мамедова. — Говорят: свой, пролетарский, значит, человек…
Они посидели немного. Телешов, положив свою чугунную руку на руку Чары, попрощался и сразу ушел, а Мамедов задержался. Раненый настороженно смотрел на него. Он помнил его злобу и вражду. Мамедов за все время не сказал ни слова. Он мялся, тер себе руки и только после ухода Телешова вытащил из кармана платок, развернул его и положил возле Чары так хорошо знакомый ему нож с костяной, правленной серебром рукояткой. У Чары загорелись глаза. Мамедов радостно улыбнулся и, пожелав здоровья и успехов, как желают очень уважаемому человеку в пустыне, выпрыгнул из теплушки.
В полдень Чары перебинтовали. Сестра легко касалась его груди кончиками теплых пальцев, и он каждый раз вздрагивал при этом. Демидко осмотрел раны и уверенно сказал:
— Теперь, хлопец, дело пойдет на поправку!..
Вечером пришел пулеметчик Чен. Он, как всегда, скалил зубы в ослепительной улыбке и смешно сутулил плечи. Слова он сыпал быстро, как горошины, так что слышались только отдельные слоги.
— Молодес, товалиса!.. — выкрикнул он, рассекая воздух маленьким кулачком. — Стреляй холосо… Ко мне плиходи… Пулемет учи мала… Настояси класнолмейса будес!..
Вечером его посетил Рахимов. Этот спокойный человек, никогда не надоедавший ему никакими вопросами, молча сел на табуретку у постели. Чары лежал и глядел в потолок. Казалось, он что-то вспоминал. Может быть, своего отца, брата Берды, шум потока за садом, старую Аннагуль, греющуюся на солнце… Рахимов посидел и ушел, так и не сказав ни единого слова. Скорее всего их и не нужно было ему говорить.
На другое утро вскоре после сигнала побудки прибежал Мамедов. Он передал сестре милосердия большую пачку зеленого чая, ставшего к тому времени редкостью, и две большие белые лепешки, завернутые в кусок новехонькой портяночной фланели. Кивнув головой раненому, Мамедов убежал на занятия.
В этот день в теплушке перебывало много народу. Все задавали Чары один и тот же вопрос — о здоровье. Потом чаще всего молча сидели и, проговорив на прощанье несколько одобряющих слов, уходили.
Зашел и командир Пельтинь. Он не присел, как другие, а ходил из угла в угол. От его тяжелых шагов вздрагивали все предметы на столе. Подойдя наконец к кровати, он положил возле подушки раненого большие серебряные часы с тройной крышкой и, пробормотав что-то, вышел таким же ровным тяжелым шагом. Так и не узнал никогда Чары, что часы эти принадлежали лучшему другу командира Августа Пельтиня, убитому в бою под Орлом, когда они вместе в цепи красных латышских стрелков шли в атаку на деникинские позиции…
И в следующие дни раненый редко оставался один.
Мамедов забегал к нему по нескольку раз на день, приносил лепешку, каурму и смотрел на Чары восторженным преданным взглядом. Часто заходил и Телешов. Ни разу не пришли к раненому только братья Оразовы.
На все знаки внимания к нему со стороны бойцов отряда Чары отвечал холодным, сумрачным взглядом.
До сих пор он никому не был нужен. И никто, кроме отца и друга Тагана, не заботился о нем.