По крайней мере спасти Апостола он в очередной раз попробовал. Миргородский полковник, как мы видели, был одним из самых яростных противников реформ, которые Петр планировал по отношению к Гетманщине. 16 ноября Апостол писал своим сотникам и обозному, что шведские войска встают «для защищения отчизны нашой от наступления московского», информировал, что сам с Мазепой и Карлом находится в Ромне и направляется в Гадяч, куда должны были ехать и все старшины[685]. 20 ноября местечко Сорочинцы было занято Г. Волконским, а на следующий день туда приехал сам Апостол[686]. В своих официальных заявлениях миргородский полковник декларировал, что был с Мазепой «по неволе», и выражал верность Петру. В этом же духе там же в Сорочинцах он составил и письмо Скоропадскому. Примерно неделю Волконский колебался, как поступить с Апостолом и наконец 28 ноября отправил его к Петру и Меншикову[687]. И только там полковник поведал тайный наказ Мазепы, в котором гетман предлагал возобновить союз с царем и выдать Карла. Петр выслушал его лично «зело секретно» и «изволил принять зело желательно и весело». Согласились и на условия, которые выставлял Мазепа, «однако ж о гарантии не малая трудность явилась». Сомнения оставались по-прежнему большие, и только когда от Мазепы прибыл сначала цирюльник Войнаровского, а затем и сам полковник компанейский Галаган, Петр поверил намерениям Мазепы и приказал написать ему[688]. Письмо от 22 декабря было подписано Головкиным, который «крепчайшее обнадеживал» Ивана Степановича, обещал «прежний уряд» и еще большие награды. Головкин особенно настаивал, чтобы Мазепа «постарался» выдать или самого Карла, или хотя бы «прочих знатнейших»[689].
Трудно сказать, насколько сам Мазепа верил в возможность примирения — это после Батурина, анафемы и прочего, зная вспыльчивый и мстительный характер Петра, не прощавшего даже самых близких людей. Негативным фактором была, безусловно, и проволочка, связанная с принятием решения о контактах с Мазепой. Положение самого Ивана Степановича за прошедшие полтора месяца серьезно изменилось. То ли его переписка была перехвачена шведами, то ли нашелся предатель, но у Карла возникли большие опасения по поводу лояльности его союзника. Во второй половине декабря над Мазепой устанавливается строгий контроль на грани домашнего ареста. Он находился под караулом, и без разрешения ему нельзя было выходить[690]. Караульные шведские драгуны буквально ни на шаг не отходили от Мазепы. Между прочим, они боялись, что он может покончить с собой[691]. В этот же период, неизвестно, с согласия гетмана или нет, но Карл взял у него три бочки денег, которые раздал своим войскам.
Еще 1 января Апостол писал Головкину, что продолжает контакты с Мазепой[692]. Но на самом деле в петровском окружении решение было уже принято. Военная ситуация складывалась таким образом, что тайные сношения с Мазепой были уже не нужны. Карл и не думал о походе на Москву, а его генералы все чаще обсуждали необходимость «уходить за Днепр». К тому же начался активный процесс дележа имущества опального гетмана. Меншиков и Голицын ругались за сокровища, захваченные в Белой Церкви[693]. Александр Данилович потребовал за взятие Батурина все имения Мазепы.
Наконец в январе Петр принимает окончательное решение. Он распространил универсал, в котором заявлял о намерении Мазепы отдать Украину под «ярмо польское». При этом ссылались на перехваченное письмо Мазепы к Лещинскому, «открывшее его истинные намерения». На самом деле это все был блеф: письмо к Лещинскому перехватили еще в начале декабря, в ноябре о переговорах Мазепы с польским королем рассказывал и Апостол, но тогда все это не мешало вести переговоры с гетманом. Теперь письмо было просто использовано как предлог, чтобы окончательно разделаться с Мазепой. В середине января к Ивану Степановичу был подослан убийца. Его поймали и повесили[694]. Возврата больше не было. В свою очередь, Мазепа издал универсал сотникам, атаманам и войтам с требованием немедленно прибыть в Гадяч[695].