Уже повесив мысленно на собеседника свои текущие проблемы, азартно приступил к торгу. А что? Жить-то как-то надо!
— Море… Море, ёпта, пип, пип, море…
Несколько дней плотного общения с Маньяком и членами его экипажа не прошли даром — мой словарный запас нецензурной лексики значительно обогатился, ведь нормально они понимали только разговоры на их языке. И ладно бы только матерились, так ведь еще тупили по-страшному и всё под руку норовили влезть! Просишь, как людей: дайте пять минут тишины, ответственный участок, вам же воевать с этим блоком! Но нет! «А почему, пип, эта пип кривулина не такая, пип, кривая как вон та?!» И это в момент, когда нужно выдать точно 0,3 единицы! Убил бы!
Но сделать плохо не давало уважение к себе и знание, что без моей работы их вынесут в первом же бою. Так что очень быстро выяснил, что приказ, подкрепленный солидной порцией ругани, а иногда и чувствительным тычком, криворукие помощнички выполнить в состоянии. Все это время не раз невольно вспоминал Ивана Вершинина и остальных своих надзирателей — по их редким рассказам и байкам служба в армии воображалась немножко по-другому, ответственнее что ли.
Потом выяснилось, что уровень раздолбайства оказался еще хуже, чем я мог себе вообразить: зная денежную цену блока, зная его практическую ценность, нетрудно догадаться, что расхреначить его так, как смогла эта троица, легко не получится. Простое падение танка (ну, ладно, не простое, а эпическое по долбо. бству, но тем не менее) не могло привести к полной поломке. Так вот: внушительные заводские крепления были ослаблены до крайнего положения, чтобы в нише за блоком поместилась плоская фляжка со спиртом!
Честно скажу: если бы не жуткий недосып и не тесное пространство внутри танка, легким сострясом мехвод бы не отделался. Мне уже было пофиг, что эта работа дала мне возможность относительно безболезненно переместиться на полкарты империи, пофиг, что обзавелся какими-никакими деньгами — злость на подобное небрежение требовала выхода.
Смутно помню, как нас разнимали, как после распития злополучной фляжки под сухпай третий член экипажа на безымянном полустанке исчезал за догоном, как оговоренные две тысячи рублей перекочевали в мой карман, как строгий диктор на радио объявил, что наступило первое июля. Дальше — черный провал.
И вот теперь:
— Море…
После констатации очевидного я разразился таким потоком площадной брани, какой не позволял себе даже последние три дня. И, переведя дыхание, еще одним. И еще одним. Эмоции утихать не желали.
Потому что бликующая серо-зеленая поверхность простиралась до самого горизонта.
По всем направлениям.
На все четыре стороны света.
Сидя на откинутом люке, я разглядывал ряды таких же принайтованных к палубе сухогруза танков и самозабвенно матерился до самого прихода корабельного патруля, или как там эта команда называлась. И даже сваливший с брони удар от одного из моряков не прекратил истерику — я и лежа продолжал высказывать небу все, что думал и об армии, и о танкистах, и об их танках, и о кораблях, и о моряках, и о жизни в целом.
Взрыв эмоций окончился апатией, еще сильнее, чем была: так бездарно слить все козыри! То, что троица идиотов сидела в каюте, отведенной под гауптвахту, с самого прибытия в Феодосию, ничуть меня не утешило — я уже успел пожалеть, что выполнил работу на отлично с плюсом, мысль, что эти ослы почти наверняка выживут в предстоящей опасной командировке и наплодят таких же ослов, вызывала тихое бешенство.
Меня даже не расшевелило, когда Маньяк, заглянувший в каморку, ставшую моей тюрьмой, на голубом глазу заявил, что видит меня впервые в жизни! Всего и смог, взглядом в стиле Аглаи «кто тут что-то вякнул?» пройтись по фигуре танкиста сверху вниз и опять нырнуть в безмятежное «пошли все на!», после чего от меня надолго отстали. Дни сменялись ночами, и только миска с регулярно обновляющимся содержимым да выносимое раз в день поганое ведро показывали, что про меня не окончательно забыли на этом корабле.
И самое интересное — у меня ничего не отобрали из личных вещей! Увы, среди тех артефактов, что у меня завалялись, никакой помочь сбежать не мог, да и куда я денусь посреди моря, но сам факт!
В каюте контрика третий день играла одна и та же музыка — соло из «Рыголетто». Рассчитанное на троих, но нагло занятое в одиночку помещение, уже не вызывало прежней зависти — если к возможности уединения в тесном пространстве корабля прилагалась морская болезнь, то спаси и сохрани от такой привилегии! Нелюбовь у капитана Махоркина с морем сложилась с первого взгляда — крепкая, взаимная, а время лишь углубляло и усугубляло внезапно вспыхнувшее чувство. Отдельные личности в кубрике уже начали принимать ставки — удастся ли вообще особисту живым добраться до порта назначения.