Натешилась, наигралась — и остыла к литературе. Может, временно? Говорят, это у писателей бывает. Называется «творческий застой».
«Ничего, — был уверен Павел Петрович. — Если опять чего-нибудь напишет — снова книжонку состряпаем».
Ему тогда очень польстило, что дочка вышла «в звёзды»; и в институте (она как раз была на первом курсе, пока незаметная и зелёная) сразу же о ней заговорили. И большой портрет поместили на стенд «Таланты нашего института».
Одна только Вероника отнеслась к успеху падчерицы равнодушно, умело скрыв и зависть, и враждебность. Громко поздравила для отвода глаз, чтобы Павлик слышал, — и на этом кончилось. Никакого интереса.
И вот за это самое Анжелка её возненавидела и старалась с тех пор уесть «Верку-дуру» при любом удобном случае. Вероника бесилась, но сделать ничего не могла; тем более что «родственница» поддразнивала её всегда при отце, и вроде бы безобидно и дружелюбно. Толстокожему Павлу Петровичу казалось, что ничего такого не происходит, а всё, наоборот, очень мило между его «девочками»: просто шутят. Но если бы он знал, что при этом чувствует жена — испугался бы всерьёз.
Шуточки-уколы Анжелы были в основном о том, как много Вероника цепляет на себя украшений (тут, действительно, она меры не знала. А как их иначе показывать подругам, скажите?!):
— Ой, Вероничка, ты — как новогодняя ёлочка; в темноте, наверное, и гирляндочки светятся? — язвила она, доброжелательно скалясь. — А давай ещё сделаем «месяц под косой блестит и во лбу звезда горит»!
Вероника похохатывала, передёргивая плечами («Ой, и не говори»!), похохатывал и муженёк.
Об ограниченности жены он и сам всё знал; но относился к этому беззлобно, по-отечески. Его однажды до колик насмешило, когда Вероника решила устроить свой порядок в книжном шкафу — у Величко была завидная библиотека, ещё папашка с чёрного рынка начал подкупать — и расставила все книжечки по цветам и размерам. Таким образом, получилась такая неразбериха, что даже сдержанная Лена, возвращая всё по местам (хозяин, отсмеявшись, приказал), шёпотом загибала непристойности. Лена книги любила, хорошо в них разбиралась, и такое варварство её не насмешило, а поразило, хоть она и промолчала.
А Вероника с тех пор книги не трогала вообще, как не интересовалась ими и до этого. В арсенале шуточек Анжелы появился новый запас юмора относительно начитанности мачехи; опять же, на первый взгляд, — безобидный. Было ещё одно, что всегда выдавало Веронику с головой, где бы она ни появилась: красавица всем говорила «ты». Тут Павел Петрович был бессилен; однажды даже устроил жене скандал, когда она на корпоративной вечеринке пару раз «тыкнула» приезжему «тузу». Павел её потом, дома, чуть не прибил:
— Курица сельская, быдло!! Сколько я буду тебя учить?!
Она перепугано икала и клялась, что это случайно; мол, сорвалось с языка — сама не заметила как! Но после этого страшного события стала всё-таки следить за собой…
…Ах, она обожала вспоминать: в тот день, когда прикатила в родные пенаты на богатом авто, встретила училку из своей школы, дряхлую интеллигентную калошу. Ну, слово за слово, как да что… И показалось Верочке, что смотрит на неё старая женщина без должного восхищения и зависти; а даже вроде бы жалея. Ну что ж, Вероника её проучила! Рассказала немножко о себе, а потом вдруг и ляпнула:
— А ты как живёшь, Екатерина Викторовна? Там же работаешь?
Учительница настолько опешила от этого «ты», что совершенно растерялась. Стояла, молчала; даже очки вспотели.
— Ну, чего молчишь? — продолжила как ни в чём не бывало бывшая ученица. И спохватилась:
— Ой, извини, заболталась я с тобой, а мне ж бежать надо, личный водитель ждёт. Ну, пока. Не болей! — и ускакала, торжествуя.
Долго, наверное, эта учёная мымра в себя приходила. Вот умора!
Но по отношению к себе Вероника допускала «ты» далеко не всегда, только с близкими друзьями. Ведь Павлик говорит, что это неприлично! А когда опять прорывалась её неконтролируемая суть — пользовалась железным аргументом фамильярности: «Я — прямая»! Иногда помогало. Ну действительно, не так уж и плохо, если человек весь открытый и честный. Пусть это не всегда тактично, но зато искренне, без недомолвок и подтекста.
Вечером собрались все за столом в гостиной. Лена оказалась на высоте: свечи, цветы, хрусталь. Как положено.
Павлу хотелось, чтобы этот день стал новой точкой отсчёта в жизни его семьи — семьи господина барона. А что такое барон? — это сдержанность, богатство, вкус; чувство собственного достоинства, наконец.
И скромность. Та самая, которая дорого стоит. Вот этому-то Павел Петрович никак не мог научиться; нет-нет — да и пёрла из него показуха… Ладно — Вероника; тут ещё учить и учить, а он-то что же?! Павла всегда восхищал Старков: ведь одного покроя с ним, с Павлом; а откуда что берётся?! И родословная у него в самом деле настоящая, что особенно обидно. Хоть и за немалые деньги получил «графа», но его родные — действительно из тех, из бывших; без дураков! Даже есть у него во Франции какой-то там пятиюродный дядечка, потомок бывшего камергера. И жена у Старкова — хоть и не старше его благоверной, но чувствуется порода!
Из-за всего этого, от обиды, и затеял Величко добычу баронства; пусть Старков не думает! И сбылось, а как же. Чтоб у Величко — да не сбылось?..
Вот почему Павел Петрович, вначале решивший отметить событие сугубо в кругу семьи, пригласил всё-таки Старковых. И не пожалел! Удивил приятеля; ведь делалось-то всё в тайне. Кажется, Старков даже был задет, хоть и старался не подавать вида.
Но Величко чувствовал: злится. И прекрасно. Перестанет, наконец, кичиться своими «корнями». Старков в жизни не докажет, что у Величко — поддельная родня. Не докажет!
Вот с этими приятными мыслями и провёл светский раут Павел Петрович. За ужином много шутили, поздравляли друг друга; потом главы семейств вышли обсудить текущие дела.
И вот тут-то Старков и сказал озабоченно:
— Паша, у нас проблемы.
Старков никогда бы не стал суетиться по пустякам; тем более — в праздничный вечер, поэтому Павел Петрович тут же напрягся:
— Что-то серьёзное?..
— Более чем. Надо одного любопытного мальчика успокоить. Наши ребятки уже поработали, но, видно, не помогло.
Старков любил говорить загадками, но на этот раз Величко понял его прекрасно.
— Что, всё та же история? — разозлился он. — Значит, надо унять навсегда.
…Дело было, в общем-то, несложное. Фирма, в которой трудились на благо народа Величко со Старковым, называлась «Крепость» и занималась покупкой и продажей жилья. Само название намекало на надёжность конторы: мой дом — моя крепость. На самом же деле всё это попахивало криминалом, потому что время от времени куда-то неожиданно «выезжали» одинокие владельцы этих самых квартир, предварительно поручив «Крепости» продажу. На фирме трудились люди умные и лихие; если и случались проколы — то незначительные. Всё быстро и безболезненно утрясалось, потому что в одной связке удалось надёжно соединить многих: от начальника милиции до заместителя губернатора.
Это как у альпинистов: все скреплены общей верёвочкой, и надо, если что, удержать оступившегося, а то в пропасть могут улететь все.
И тут как на грех взялся откуда-то этот сопляк-журналистик. Когда и где (а главное — что?) он успел нарыть — понять пока не успели. Однако писака сумел попортить руководителям немало крови, не понимая по-хорошему. Пришлось помочь ему лечь в больницу; и Величко был уверен, что корреспондент теперь станет значительно умней. И что — опять?..
— Да, Паша, не хотелось бы применять крайние меры; но, видно, не обойтись…
— Ну что ж делать, — лицемерно вздохнул Величко. — Каждый — сам кузнец своего счастья, как говорят в народе… Кому поручим?
— Как обычно, — Старков притушил окурок и щелчком отбросил его в сторону. — Послезавтра сделают.
— Добро, — согласился Павел Петрович. — Слушай! — спохватился он. — Я давно хотел тебя спросить, Серёга: когда ж мы своих оболтусов наконец к делу приставим?
— Ты считаешь, что пора? — озаботился Старков. — Я уж и сам думал… Только — кем? Это ж всё-таки наши дети, из элиты. Хорошие посты у нас — заняты, а ставить их «бульдогами» — я не хочу, да и ты — тоже. Найдутся другие хлопчики, из народа.