– А вот получишь!
Мельник Лусио Моуро, дикий цветок гулянок, в утро святого Мартина оказался мертвым на дороге в Касмониньо, пуля в голову и другая в спину, ясно, чья повадка, и на козырьке цветок дрока. Катуха Баинте схоронила его без больших церемоний.
– Он тебе родня?
– Да, он хозяин воды.
В каждой расщелине горы есть пятно крови, вполне достаточно, чтобы вырос цветок, и есть слезинка, люди ее не видят, потому что похожа на росу, подземные черви чуют ее, кроты тоже, светлячки уже погасили свои фонарики до нового года, в этом году рождество будет очень печальным.
– Когда придет новый год?
– Не знаю, думаю, когда следует, как обычно.
У Лусио Моуро как раз зажила язва на ноге, вылечила ее Катуха Баинте сажей и обычным присловием: уходи, проклятый гной, а не то отец святой смажет сажею печной! жаль, что убили Лусио Моуро теперь, когда вылечился.
Мончо Прегисас на деревяшке сомневается, все ли в уме.
– Что ни говори, такая неразбериха, и, пожалуй, станет еще хуже, люди загордились, для страны это не может быть хорошо, я молчу, не хочу связываться.
– Правильно делаешь: нынче только зазевайся, найдут причину сцапать, стольких хватают, мне самому не по себе, остается только терпеть.
Мончо Прегисас очень смахивает на восторженного поэта, элегического барда.
– Как изящна моя кузина Георгина! Когда ее муж удавился и судья распоряжался, как быть с трупом, Кармело Мендес, стражник, стал лапать – не судью, конечно, зачем? – вдову! Ты помнишь Кармело Мендеса – как играл на бильярде и какие кольца дыма пускал, куря сигары? Ну, так его убили возле Овиедо, я позавчера узнал, пуля угодила прямо в висок.
Прошлым летом в источнике Миангейро завелись лягушки, никто не знает, откуда взялись, в кладбищенских источниках лягушек не бывает, так заведено, москиты – да, москиты везде, дон Брегимо, мир его праху, отец сеньориты Рамоны, исполняя фокстроты и чарльстоны, залезал на стену кладбища, какое кощунство! – дон Брегимо играл на банджо мастерски, он часто повторял:
– Люди хотят, чтобы покойники скучали, но я говорю вот что – зачем мертвым скучать? Разве мало того, что они мертвые? Есть два рода покойников, скучные и веселые, не надо путать, верно?
Дон Брегимо, отец сеньориты Рамоны, велел в завещании, чтобы по нем отслужили только одну мессу, без пения, и чтобы выпустили двадцать ракет в ночь перед погребением, пусть народ веселится, когда он уснет вечным сном меж четырех восковых свечей.
– Как красив он в мундире!
– Да, всех покойников надо бы обряжать в мундир.
– Не знаю, по-моему, это привело бы к путанице, покойники в монашеском или крестьянском платье тоже выглядят неплохо, зато обряженные галисийцами или ара-гонцами просто смешны, кроме того, сейчас скорее всего это запрещено, да и вообще есть покойники, что хорошо смотрятся в любом виде, а другие – наоборот, одна беда, прямо дерьмо.
– Извинись, Соутульо!
Флориан Соутульо Дурейхас был полицейским в Барко де Вальдеоррасе, хорошо играл на гаите и очень развлекал чумных, чахоточных, прокаженных, агонизирующих, умирающих, мертвецов и призраков, также смыслил в знахарстве, магии и мог изобразить различные звуки: как воркует голубка, мяукает кошка, кричит осел, пукает дама, блеет овца и т. д., Флориана Соутульо убили на фронте под Теруэлем, его видели, а потом он исчез, пришел на фронт, получил пулю меж бровей и сразу умер, душу, пожалуй, не спас, не было времени покаяться, осталось от него полпачки сигарет, ее раскурил патер – палентинский попик, которому нравилось курить табак мертвецов.
Поликарпо из Баганейры, дрессировщик всякой живности, часто теперь приходит к сеньорите Рамоне, выводит гулять жеребца Карузо и выполняет поручения.
– Пойдешь в Оренсе?
– Если прикажете.
– Нет, приказать не прикажу, но если случится пойти, скажи мне, я, может быть, дам поручение.
– Ладно.
Однажды в заведении Паррочи Нунчинья Сабаделье легла с убийцей-мертвяком Мисифу, и когда завершилось, она задала ему очень подлый вопрос:
– Ты закончил?
– Ты что, не заметила?
– Прости, я задумалась.
Мисифу наполовину цыган, он был тщеславен и не очень популярен среди девок Паррочи, когда нашли его труп, никто не заплакал.
Граждане Галисии, уже родился новый день единства и величия Испании!
– Ты что это?
– Ничего, я вспомнил, как дядя Клето играл джаз. Когда отпуск Раймундо, что из Касандульфов, окончился, его послали на фронт в Уэску, сеньорита Рамона приготовила всю одежду.
– Пойдешь на курсы офицеров?
– Нет, зачем? Если в меня попадут, умру офицером так же, как солдатом, на фронте говорят, что пули мечены, твоя тебя найдет, хоть спрячься под камень.
– Да, это тоже верно.
Дон Хесус Мансанедо, аккуратист с записной книжкой, умер гниющим и смердящим, то, что хуже всего, и кроме прочего, ужасно страшась загробной жизни.
– Ему еще здорово повезло, этому убийце и негодяю.
– Ну, это другое дело.
Раймундо, что из Касандульфов, подстрелили в день святого Андрея, к счастью, попали в ногу и не задели большую берцовую, в тот день стреляли мало, очень мало, но достаточно одной пули, вылетевшей из огненного зева винтовки какого-то негодяя – угодит тебе в голову, и хватит, в неосторожности главная опасность; так как в этот день все было спокойно, Раймундо, что из Касандульфов, осмелел, и его подстрелили, правда, осмелели все, но подстрелили его.
– И могли убить?
– Конечно, попади они чуть повыше.
Слепой Гауденсио играет свою мазурку не чаще, чем раньше, здесь, на фронте, меньше злодейства, и при удаче всегда можно уцелеть.
Раймундо, что из Касандульфов, переменил два или три полевых госпиталя, маленьких и плохих, снабженных лишь марлей и йодом, потом его привезли в Миранду на Эбро, где извлекли пулю, там было полно итальянцев, а потом в Логроньо, в Школу искусств и ремесел, там хорошо ухаживали, он нашел себе друзей, простыни в пятнах крови, но это неважно, нечего привередничать.
– Ты откуда?
– Из Элорриа, предместье Витории, мой отец телеграфист.
Мончо Прегисасу отхватили одну ногу в земле мавров, правда и то, что не только там происходят такие вещи.
– Как тебе мавры?
– Что тебе сказать? Они не очень хороши были со мной, но и не показались хуже христиан.
Мончо Прегисас всегда был хладнокровен, несколько фантазер, но хладнокровен.
– Но где же ты, несчастный, оставил свою лапу, живую и здоровую?
– В Меллилье, ты знаешь не хуже меня, сто раз тебе говорил, но повторяю, важно, что я вернулся, здесь тоже стреляют, а здешние душегубы с дурной кровью, что убивают людей, – не мавры.
Раймундо, что из Касандульфов, был в пятой палате, двадцать четыре койки и свет не гасят ни днем, ни ночью, в Логроньо хуже было – зимой там очень холодно. В пятой палате о раненых заботились две монашки и две сестры милосердия, четверо юных девушек, под руководством сестры Каталины из Риохи, предприимчивой и отважной женщины.
– Потому что, когда я говорю «молитесь», нужно молиться, ясно?
– Да, сестра…
Мамерто Пайхон не был на войне, но изобрел летающую машину и чуть не разбился насмерть.
– По-моему, виновата трансмиссия, хочу поправиться, попробовать еще раз.
Через несколько дней Раймундо, что из Касандульфов, неожиданно встретил своего кузена, артиллериста Камило.
– И ты?
– Как видишь, и меня достали.
– Куда?
– В грудь.
– Господи Боже!
Донья Мария Ауксильядора Моуренсе, вдова Порраса, возглавила подписной лист на покупку оружия за границей, дала десять песет.
– Если каждый испанец отдаст два дуро, будет настоящее состояние!
Басилиса Дурочка из Тоналейры, «военная покровительница» бедняги Паскуалиньо Антемиля Качисо, сержанта 8-го пехотного полка Саморы, пишет ему каждую неделю, посылает шоколад и табак, сержанта Антемиля убили, но Басилиса Дурочка не знает и продолжает посылать шоколад и табак, как-то послала также чорисо, кто-то попользовался, здесь ничего не пропадает. В пятой палате Раймундо, что из Касандульфов, и его кузен Камило – единственные, у кого есть личные зубные щетки.
– И зубная паста?