– Но, дядя Эвелио! Каждый?
– Ну, почти каждый, могут быть исключения, не отрицаю. У Хабарина много лет назад умерла жена, более полувека прошло, жена Хабарина была очень красива, утонченна, всегда очень хорошо одевалась, не снимала жемчужного ожерелья, Хабарин не женился снова, хотя возможности были, и всю жизнь порхал мотыльком, эту люблю, этой не люблю, этой делаю сына и плачу, чтобы стал священником, этой делаю дочь и даю ей харчевню, и так одно за другим, Хабарин воздвиг на могиле жены доску белого мрамора, где велел выгравировать эпитафию: «Поскольку ты звалась Марией, именем Матери Божьей, буду всегда жалеть, что не сделал твоей фотографии».
– Это не стихи.
– Пусть, но Хабарин этого никогда не знал.
Хабарин классифицировал свое отвращение и пренебрежение по степеням, от большего к меньшему, вот они: военные, итальянцы, сборщики налогов, могильщики, низкорослые и заики.
– И португальцы?
– Нет, эти нет.
Сабиниано Саграмон Роидис не только заика, но и плюется при разговоре, Сабиниано – отвратительный тип, что идет по нашей долине слез, оплевывая весь мир, топя его в слюне, его жена, Хустинита Серейхаль Ройбос, всю жизнь наставляла ему рога, пока в один прекрасный день не заперла его в сумасшедший дом и не прилепилась к кастильцу по имени Фелипе Альбиоль Форнер, кастильцу из Алькала де Чиверт, у которого была фабрика засахаренного миндаля.
– А также орехов, семечек и арахиса?
– Да, и это, Альбиоль не очень-то церемонился и засахаривал все, что попадется.
Хустинита никогда не обманывала любовника, хотя ей предлагали златые горы, Альбиоль никогда не носил рогов, ясное дело, все эти украшения достались Сабиниано.
Хустинита была племянницей покойной жены Хабарина (Вепря) и поэтому вроде родственницы, Хустинита одевалась по-городскому, носила красные туфли на высоких каблуках, завязывающиеся у щиколотки.
– Важно одно – нужно пустить корни; все равно, будь ты китаец или родом из Сьюдад-Реаля, надеть туфли шлюхи – самое мизерное, нужно еще зацепиться за какое-нибудь место, прочее неважно.
Хабарин велел позвать Раймундо, что из Касандульфов.
– Кажется, души уже успокаиваются; что думаешь делать с этим ублюдком? Ты знаешь, о ком говорю.
– Я знаю, что у вас на уме, дядя Эвелио, но нужно выслушать всех, я велел Робину собрать всех.
– Хорошо, спешить некуда, времени хватит! Марухита Боделон Альварес, что ушла с Сельсо Варелой, хранит объявление о смерти дона Хесуса Мансанедо, убийцы с записной книжкой: «Почтеннейший сеньор, дон Хесус Мансанедо Мунис, благочестивый прихожанин, смиренный раб Господа нашего Иисуса Христа, адвокат и уполномоченный по особо важным делам при трибунале, опочил, утешенный перед смертью отпущением грехов и благословением его Святейшества ПР. Действительно на получение килограмма хлеба, который можно приобрести в течение семи дней в пекарне Сан-Косме. Милостыня раздается на помин души усопшего».
– Есть извещения, от которых одно удовольствие, правда?
– Да, доченька, одно удовольствие.
– Наконец-то почил с миром.
Лучшее доказательство существования Бога то, что дон Хесус Мансанедо почил с миром.
Марухита Боделон вышла замуж за мавра из эскорта Франко, по имени Дрисс бен Гаусафат.
– Мавр добр ко мне и в постели ведет себя словно христианин, штука у моего Дрисса похожа на ту, что у осла святого Факундо, который, когда облегчается, обгаживает весь мир…
– Марухита!
– Извините, нечаянно выскочило.
Придется немало поработать, чтобы все стало на свои места, людям понравилось ничего не делать и слоняться из угла в угол, так страну не поднимешь, скоро станем голодать, если только не вмешаются немцы и англичане.
Дона Клементе Бариса, покончившего самоубийством мужа доньи Риты, звали Рог Изобилия, так как у него были в изобилии зерно, деньги, рога, злоба, то, что называется все; донья Рита хотела, чтобы дон Росендо Вилар, священник, с которым они сошлись и под конец освятили свою любовь, дал посмертное отпущение грехов дону Клементе.
– Не могу, женщина, когда опасность смерти не происходит от болезни, соборование запрещено.
– О какой опасности говоришь, если он умер?
– А, правильно!
Тогда донья Рита приготовила стол, белое чистое покрывало, поднос с марлей, пришлось взять из компрессов, так как не хватило, другой поднос – с кусочками хлеба и ломтиками лимона, освященной водой и так далее, и дон Росендо прочел молитвы.
– Benedicat te, omnipotens Deus.
– Аминь.
Георгина и Адела – кузины Мончо Рекейхо Касболадо, Прегисаса, что вернулся из Марокко на деревяшке. Георгина убила своего первого мужа, Адольфито Аугалевада, Чокейро, который, может, и удавился, но считается, что она дала ему цветок сан-диего, и приручила другого, Кармело Мендеса, давая ему каждую неделю оливильи (его убили в районе Овиедо); Адела, ее сестра, жует волшебные травы и идет по жизни почти как сомнамбула; Мончо Прегисас очень благодарен тете Микаэле, матери Георгины и Аделы, за то, что баловалась с ним, когда был маленьким, есть вещи, которые никогда не забыть.
– Помнишь вечер, когда вы пошли погреться к Парроче?
– Еще бы мне не помнить! Есть вещи, что не забываются. Бедняга Агирре умер в госпитале, блюя кровью, и его обобрал Исидро Гомес Мендес, нет, кажется, Исидро Суарес Мендес. Он обирал всех мертвых, никого не пропускал, его-то убили на фронте у Буррианы, когда купался, не знаю, отчего вспоминаются сцены госпиталя и войны, ладно, суть в том, что я помню все.
– И это хорошо?
– Не уверен.
Сеньорита Рамона тоже идет в гости к Хабарину, тот вроде патриарха, которого не так легко увидеть, у Хабарина под лопаткой вытатуирована сирена, он показывает ее только в день своего святого, одиннадцатого мая, святые Антимо, Эвелио, Максимо, Бассо, Фабио, Сисинио, Диоклесио, Флоренсио, Анастасио, Гангульфо, Мамерто, Майоло, Илюминадо и Франсиско де Херонимо. Одиннадцатого мая родился артиллерист Камило; у Хабарина достойная внешность и кудрявая шевелюра.
– Слушай, Мончина, жизнь для всех нелегка, жизнь отталкивает смерть, как смерть удушает жизнь, под конец смерть побеждает, так как меньше торопится и меньше стыдится.
– Да, дядя!
– Еще бы нет! Слушай, Мончина, война кончилась, и много несчастных осталось в горах и канавах с кишками и мозгами наружу, но мы, мужчины рода, почти все на своих местах, и нам незачем учиться другому языку и другим обычаям, они обязывают человека меняться, а это дурно и терзает душу.
– Да, дядя.
– Еще бы нет! Слушай, Мончина, итальянцы, греки и турки мне мало нравятся; предпочитаю англичан, голландцев и норвежцев, менее забавны, но больше достойны доверия и не кричат так.
– Да, дядя.
– Еще бы нет! Хочешь рюмочку?
– Да, дядя.
– Других слов не знаешь, кроме «да, дядя»? Хабарин налил две рюмки тростниковой водки.
– Эта – очень надежная, никогда никому не вредила, ее пьют моряки, чтобы бороться с морем, она хороша также и для женщин. Ты знаешь дона Анхеля Алегрия, ортопеда?
– Нет, а что?
– Ничего, просто интересуюсь…
Семь сестер Алонтра справились с бурей более или менее, события обычно треплют мужчин яростнее, чем женщин, не скажу, что это неукоснительное правило, но близко к нему, для мужчины, самое плохое, что может случиться, – это знать, где его остановит смерть, я не говорю о душе, вечном спасении или вечных муках, а только о плоти, о том, что с ней происходит, мавры не позволяют ампутировать себе и пальца, так как должны целыми войти в рай, есть разница, похоронен ли труп в земле и съеден червями, или погрузился на дно морское, став пищей для сардин, или разорван на куски и пожран собаками, или испепелен, развеян по ветру и расклеван воробьями, кто-нибудь всегда съест труп мужчины, с женщинами не случается таких перепадов, семь Алонтра живут по-прежнему и без больших хлопот, и к тому же красивы и здоровы.
– А Долоринья выздоровела после аппендицита?
– Когда еще! Она сейчас как роза, посмотреть приятно. Робин Лебосан и Раймундо, что из Касандульфов, углубились в очень приятное и многословное философствование, сеньорита Рамона угощает их, больше говорит Робин, Раймундо немного устал, уже несколько дней он выглядит уставшим.