Бараньей шерстью всклубился дымок, заставив одну из створок распахнуться так, что она сбила с ног подходившего к ним эхомата. Мартин без колебаний пустил в полёт болт — «Хм, фосфорофор?» — и, прежде чем отойти в укрытие, заметил, что новому пожару на этом месте не бывать: на ящики смесь не попала, но расплескалась и взыскрилась на камне; услышанное им утробное рычание подтвердило поражение цели. Никанор первым выстрелом из нижнего ствола поломал эхомату у левой стены пантомиму, а вторым из верхнего отправил в нокаут. Авксентий приложил пытавшегося подняться эхомата у двери и, не обнаружив «грузчиков», пальнул дротиком в одного из той троицы, взял на прицел оставшихся. Они подняли руки. Но Селестина, пока не прошедшая через дверной проём, знала, что это может быть стартовой позицией для пары ударов, а потому крикнула, чтобы на парочку были наставлены все стволы и направляющие. Мартин же напомнил — и союзникам, и противникам, — что отступать некуда: там до сих пор догорал фосфор и висели ядовитые пары. Не столько от одной из фигур, сколько в наполненном курениями воздухе, а то и в голове у самого Мартина прозвучало: «Думаешь, мне это впервой? Думаешь, меня это удержит? Думаешь, меня страшит смерть? Слишком много ложных дум!» — и фигура с неожиданной, паучьей резкостью сложилась вдвое, избежала серии попаданий, доставшихся компаньону, и скрылась едва ли не на четырёх конечностях за перегородкой.
— Бэзи! Я за ним! Селестина, господа офицеры, прошу извинить и не прошу следовать, — и, прикрыв нос рукавом и зажмурив глаза, побежал навстречу неизвестно чему.
— Подождите, Мартин! Я с вами! — тоже нырнула за угол Селестина, откуда ненавязчиво так добавила: — Ну, а вы тут приберитесь или ещё чт…
Лейтенант Евграфов и мичманы Деспин и Победоносцев остались втроём.
— Мы им не поможем?
— Уже помогли. Остальное — не нашего ума дело. Давайте осмотрим содержимое ящиков и прочего. Если что-то полезное, то надо как-то организовать доставку в д’Отёй. Но прежде — вколите этим всем ещё по транквилизатору. Авксентий, я же знаю, что ты взял дыхательный аппарат, будь столь любезен одолжить: я всё-таки посмотрю, что там.
Михаилу протянули маску из вощёной кожи, напоминавшую ту, что предложил носить врачам де Лорм, только «клюв» не так выдавался вперёд, был более загнут книзу, содержал миниатюрный баллон с кислородом и оканчивался угольным фильтром; но всё это можно было и отвинтить, заменив шлангом, подававшим воздушную смесь так же, как водолазам. Михаилу повезло: стёкла не запотевали, можно было ориентироваться в пространстве. Пустая перестраховка? Возможно. Тем более что Мартину и ткани пиджака хватило. Наверное.
За перегородкой Михаил обнаружил параболически вогнутое зеркало, в какое мог бы в полный рост смотреться и Николя Буржуа. Михаил пытался найти люк в полу или тайный проход в стене, но это был тупик. Оставалось только одно направление. Михаил легко толкнул зеркало, но оно не поддалось. Зато налилось сиянием и будто бы стало не то окном во времени и пространстве, не то кинопроектором, только ещё с передачей цвета и ощущением присутствия там, правда, нивелировавшимся оптикой маски. Как бы то ни было, Михаил видел речной берег. И детей, что играли на нём. Один пожёвывал соломинку. Двое сорванцов что-то замышляли. О, да, это была шутиха. Или, больше на то похоже, кусок динамитной шашки. И пугать они, похоже, собрались рыб. А, не пугать: оглушить — обычный клёв что-то не шёл. Но хватит ли мощности? Или распугают последних оставшихся и неуловимых? Они даже поспорили на это. Подожгли фитилёк — да где они вообще взяли компоненты и как собрали? — и закинули шашку в воду. Ба-бах! К немалому изумлению спорщиков вместо рыбы всплыло с глазами и ртом, зашитыми блестящей нитью особым узором, ушами и носом, чем-то залитыми, раздувшееся тело. И в красных одеждах. Савоярских. Михаил не понимал, откуда шёл звук, но он слышал, как, разрывая ткани, разошёлся шов. По водной поверхности пошли пузырьки. Со всё увеличивавшейся интенсивностью. А затем тело на не прекращавшейся газовой тяге поплыло головой вперёд, нагоняя на лоб волну и при том издавая с другого конца крайне непристойные звуки. Детишки были в экстазе. Зеркало потускнело, будто на него наплыла тень, затем некий силуэт и впрямь пересёк его, потом ещё несколько, в которых он опознал силуэты дирижаблей, после чего пошло трещинами и осыпалось звёздной пылью. Внутри Михаила будто тоже что-то оборвалось.
— Мартин? Мартин, где вы? — Вокруг была дезориентирующая темнота. Флуоресцентное свечение ид-диспозитифа — «Странно, ещё же как минимум часа два…» — не помогало, только пугало, делало приманкой. Было неуютно. Её касалась умбрэнергия, полнившая собой всё неизвестное пространство.