— Вот потому и не увидели, что «прихлюпывая». Говорю же: он не жадничал, впускал и пустопорожнее; что затянулось, то затянулось. А отводил, на то похоже, не одним каналом — рассредоточивал между несколькими. Но куда-то же они всё равно должны вести. И это третий пункт, который пока что останется без ответа: куда?
— Потому что в целом сопряжён с вопросом «как». Мы видим не то, что нужно увидеть. Здесь, пожалуй, и моя вина: я слишком близко встала к полотну.
— И даже протёрла его носом. Что, если рассмотреть совокупность вопросов под другим углом? Пойти не за тем, что находится в нашей компетенции — так мы обречены бродить впотьмах, — но за теми, кто может проявить интерес к тому, что находится в нашей компетенции.
— В доме, который построил Джек. Твоя любимая конструкция на сегодня, да? Ай!
— Ай!
— Ну, хватит! Стало быть, пойдём в обход. Думаешь, кто-то из миноров и этантов может и вправду что-то знать? Стал бы такой интриган связываться с ними?
— Действо не обошлось без приготовлений, а то и поиска кредиторов, если в основе лежит расчёт.
— А «развёрнутый во времени план» этого требует, должна я согласиться.
— Где-то да остался след. Если он и не связывался и не консультировался, то они всё равно могли что-то почувствовать или подслушать-подсмотреть.
— Ой ли? Ты сейчас точно говоришь об этантах?
— Ну, ты поняла, я про первых, про обычных. Благо что они любят сбиваться в компанейки и побузить об утраченном и не давшемся. И кто их будет слушать?
— Никто, кроме подобных и таких же маргиналов не из круга. А ты знаешь: непременно найдётся богатенький последний представитель рода, готовый в поисках субстратов, утончённых, как его траченые наследственным сифилисом извилины и нервная система, профинансировать подобную бредятину.
— И всё непременно ради какой-нибудь утопии.
— Правильно, а где утопии зарождаются лучше всего?
— На дне бутылки. Утопать дальше некуда.
— И в творческой среде. На их пересечении.
— Не-ет, — хмыкнула Сёриз, — только не этот дурацкий холм. Ну, пожалуйста! Уверена, что не где-нибудь на юге или на востоке? Отчего не в Латинском квартале?
— Можно и там. Уж не знаю, отчего это ты подумала, что я строго про разврат Монмартра? Ай!
— Ай!
— Тем более что юг у нас действительно есть: Монпарнас куда лучше подходит для подготовки к подобным проектам. Но, возвращаясь к Холму и Латинскому кварталу, скажу, что разговорить там кого-то — значит, пококетничать, а потом надеяться на то, что он возьмёт и проболтается в пылу страсти или пьяном безволии. Меня эта перспектива не очень радует. Более того, наш потенциальный подозреваемый или его покровитель наверняка уже вылетели из Сорбонны либо же никогда там не учились. Без знания, каким арсеналом пользуется наш любитель авеню де Сюфран, сложно предположить, какой направленности образование он получал и к чему тяготел. Также слегка бесполезно у местных щуплецов спрашивать: «А у вас тут радикалы не пробегали?»
— Могут и на свой счёт принять.
— Угу. Проще сразу, держа ушки на макушке, покрутиться в церквях возлияния на ролях служки, где бражируют… тьфу, барражируют все интересующие категории.
— Это ж прорва забегаловок!
— Попрошу выделить нам подкрепление. Или хотя бы предоставить кого-нибудь на флю-мируа, чтобы тот откалибровал его под нужные эманации. Благо что миноров отследить — не проблема.
— Э-эх. Пойду искать наряд «привет, становлюсь катринеткой, подкормлю гения галеткой».
5
Михаилу Евграфову снилось дурное и чуднóе. Если кто-то и утверждает, что во сне возможно разрешить задачки, неразрешимые перегруженным повседневностью сознанием, то это был определённо не тот случай. Если сравнивать измятую постель с исписанным листом бумаги, то всякий мог бы заключить, что сегодняшний сон Михаила был подобен признанию обитателя дома скорби.
Отвратительный сон без перерывов и пауз, совершенно монотонный. Он видел чудовищную машину, отдалённо напоминавшую паровоз, собирающий рельсы и шпалы впереди себя. Аниматическими клешнями, следующими сложным механическим алгоритмам, не то из отливавших чугуном и латунью зиккуратов, не то из вагонов, следовавших за ним, брал компоненты и раскладывал их с нечеловеческими точностью и быстротой, перемещался вперёд, и начинал процесс заново, однако в какой-то момент что-то изменилось, и паровоз перестал двигаться, но нарастил манипуляторы в длину — по одному за раз поочерёдно каждый из них был улучшен соседями — и протягивал пути, насколько хватало структурной выносливости металла, а потом стал собирать некую машину, по завершении сборки ставшую паровозом невиданной аэродинамической конструкции, и вот этот современный паровоз оказался прямо впереди своего предшественника — и укатил вдаль, через какое-то время сойдя с недостроенных путей, тогда паровоз-старичок повторил сборку, на сей раз его детище не укатило, но и двигаться не стало, тогда он добавил ему манипуляторы и начал передавать рельсы и шпалы для дальнейшей сборки, тот исправно выполнял обязанности, но потом отчего-то начал разбирать и своего творца на детали, причём какие-то из них, вроде клёпок, шли для улучшения дороги, а какие-то — наращивались на его обтекаемый корпус наподобие клыков, рогов, бивней, гребней и прочих костных наростов, и так, пока не остались одна лишь топка с котлом, колёсные пары да какие-то продырявленные картонки, — Михаилу каким-то образом удалось оценить поэтичность их содержания, — тогда топку рассекли многочленные манипуляторы, соорудили из неё и колёсных пар что-то вроде фонаря-коляски и поставили впереди состава так, чтобы жар и свечение оповещали дикое пространство впереди о приближении, остальное тоже как-то рассосалось, и завершилось всё тем, что картонки были применены как губная гармошка, нахлобученные вместо свистка на одной из труб, и издавали они мелодию совершенно неудобоваримую, сообщавшую нечто, одному лишь организованному нагромождению металла известную, и разжигала она огонь в топке, и двинулся состав, подцепив пустующие вагоны, и поезд этот почему-то двинулся на Михаила, очутившегося на линии его движения. И Михаил уже буквально начал чувствовать его жар, как поезд-монстр отнюдь не чуфыкнул — зверино взревел, затрясся на путях так, что они пошли волнами, а затем… Взорвался. Мгновение ничего не происходило. Глаза застил пар, будто готовившийся превратиться в белёсую смолу, что заключит и Михаила, и поезд в гигантскую каплю столь же белёсого янтаря. Но всё же он рассеивался, и Михаил увидел, что на расстояние аршина к нему неспешно подкатился тот поезд — с развороченным паровым котлом, десятки труб которого внезапно высвободившееся давление превратило в подобие железных щупалец — отчего-то уже ржавых. И этой ржой, особенно сильной на рваных краях со стороны отсутствующей дверцы дымовой коробки, они, описав уродливую параболическую дугу, метили в Михаила — жалкого человечка, которого вывороченная махина готовилась если не употребить в пищу, то уничтожить, сделать неживым, подобно себе; быть может, присовокупить, наполнить паром его кишки… И он бы им отдался… Да, ржещупальца медленно, но неукоснительно придвигались к Михаилу…