— Так-так. Это вы разглядели, а что же лицо?
— Оказалось затемнено по естественным причинам, как я и отметил в рапорте.
— Но откровенно пол отчего-то не упомянули, пошли на лингвистическую хитрость: в вашем рапорте фигурирует то «нарушитель», то «наблюдатель», а то и «неустановленное лицо».
— Прошу простить моё плутовство. И покорнейше прошу простить, если оно оскорбило ваше превосходительство. Манёвр предназначался не для вас, но звеньев фельдъегерской цепочки…
— Которые могли бы слишком эмоционально воспринять упоминание слабого пола в эдакой комедии. За это, лейтенант, прощаю. Тем не менее, что же вас заставило в совершенно первобытном духе побежать за ней — вместо принятия боевой стойки и спокойного произведения выстрела из табельного оружия, как предписано штабными гуманистами? Вряд ли выстрел из «браунинга» оказался бы громче той погони по железным мосткам, что вы устроили, и звона стекла от залпа пневмоштуцера. Залпа, под который могли попасть и вы.
— Да, к сожалению, мичману Деспину удачная позиция так и не подвернулась. Моему же поведению твёрдого оправдания нет, однако двигало мной желание задержать любопытную персону: те шаблоны, что мы себе изобрели для подобных случаев, к ней не подходили. И продолжают таковыми оставаться.
— Слишком обширное заключение, чтобы с ним спорить. Любопытно иное: кто же способен додуматься использовать женщину в столь деликатном деле?
— Ваше превосходительство, вынужден с вами не согласиться: история знает примеры, когда женщины наносили решающий удар.
— Ядом, кинжалом и подлогом, но не в роли «наблюдателя», чтобы затем — что? Засвидетельствовать увиденное без материальных доказательств? Вы ведь при последовавшей за этим уборке не обнаружили никаких оброненных блокнотов или тем более разбитых фотоаппаратов и их частей?
— Н-нет, ничего для фиксирования информации, — тут он почувствовал в кармане вес точно-не-хронометра.
— Не могла ли она оказаться там случайно? Тайное свидание? И побежала она от вас, потому как испугалась вашей грозной униформенной ватаги — как вам такое?
— Обычная девушка с большей вероятностью оцепенела бы от страха. И вскрикнула. И уж тем более постаралась бы не задерживаться там, где очутилась, если, разумеется, встреча не была назначена в химической секции, в чём так же можно усомниться.
— Ну почему же, там рядышком парфюмерный отдел. Достаточный повод для ветреных голов и пламенных сердец — не находите?
— Где же тогда ухажёр? — удивился своей дерзости Михаил и потупил взор.
— А хороший вопрос. Сбежал, завидев вас? Или же так и остался незамеченным?
— Мы в соответствии с инструкцией установили ширмы, всё это время они работали, как и задумано, наш ярус был чист, а стук обычных каблуков по железу верхней галереи мы бы и сами услышали.
— Обычных. То есть тем самым вы намекаете на два возможных обстоятельства. Первое: вы не установили зонтичную ширму. Второе: подошвы у гостьи были необычными. Неподготовленные вы, подготовленная девица. И костюм у неё непростой, и обувь бесшумная, и час для прогулок выбран неслучайный… Выходит, она там была неспроста? И сообщников не было? Любопытно. Без доказательств и уличённая. Даже для некой дипломатической, в широком смысле этого слова, игры этого мало. А каких-то других улик не получить. Что лучше в условиях неполноты данных для оценки ситуации: отнестись снисходительно, как к курьёзу, или со всей возможной серьёзностью, как к прологу трагедии о стольки-то актах? Думаю над тем, чтобы не выпускать мобильные группы в рейды, переместить всё наземное оборудование и свернуть операцию на какое-то время.
«Вот оно!» — тут Михаил понял, что можно попробовать поднажать, начать вести беседу. Потерять он мог многое, но прояснить этот вопрос всё же стоило хотя бы в рамках расследования, дабы отмести одну из версий.
— Ваше превосходительство, господин Менделеев, не возьму в толк столь уверенное предположение о том, что это может быть часть какой-то игры. В стране-шестиугольнике весьма развита журналистика. Наша фам-фаталь могла быть из газетчиц, а им для своих статеек порой достаточной одних лишь голословных измышлений. Растиражировали мнение, а дальше само покатилось.
— А газетами будто никто не владеет? — с прищуром взглянул на него стоявший напротив пожилой господин. — Вы, ваше благородие, кое-что упускаете. Если она и в самом деле пришла туда из-за вас, это означает, что она знала либо когда вы придёте, либо откуда вы придёте. Первое предполагает разглашение тайны одним из членов экипажа, имевших доступ к графику этапов операции. Второе — либо подобной изменой, либо осведомлённостью о способах доставки и эвакуации, а для этого пришлось бы не меньше месяца каждую ночь просиживать где-то неподалёку, выжидая удобного случая. Случая, каковых, наверняка, было полно и до этого. Для какой-то там газетчицы, пусть и подозрительно экипированной, это слишком много и слишком долго, не говоря уже о проблематичности получения отчётливых кадров с безопасного расстояния при таком-то естественном и искусственном освещении. И вперёдсмотрящие уж наверняка бы разглядели блеск линзы и тем более фотографическую вспышку. А если бы снимок или фильм были сделаны, то зачем же пытаться подойти ближе? Чтобы подслушать речь, непохожую на родную, и поглазеть на малопонятные мельтешения? Да чёрта с два! Следующим же утром картинка, сочащаяся чёрной патокой остервенения, украшала бы первую страницу, а сопровождал её — полный пустых намёков и пространных обвинений текст. Будь это индивидуальный, авторский репортаж. В случае фильма — экстренный сеанс для всех желающих, освещающий поразительные и неожиданные ракурсы дружбы наций. А заодно, прямо скажем, и прорыв в области синематографии. Как мы знаем, так ничего и не опубликовано. Такой материал завернуть никак не могли. Это же скандал года. А скандалам нужно кипеть и бурлить, обжигать едким горячим жиром. Вы правильно сказали: растиражировать мнение, а дальше само покатится. Но что дальше-то? Изданию — популярность, но мы, хоть и сели в лужу, а вышли бы сухими из её мутной воды.